— Все говори, не таясь, — приказал Пустыхин Бачулину. — Врешь по обыкновению?

Бачулин с негодованием отверг обидное подозрение. После первых же его слов Пустыхин распорядился:

— Товарищи, кто помоложе, к Анечке! Живо, аллюр три креста!

Положив на стол телеграмму, Пустыхин вслух читал ее, потом перечитал еще раз и задумался, сжимая губы и покачивая головой. Металлурги, не дыша, ожидали слова своего руководителя; они видели, что он изумлен.

— Катастрофа, Петя? — сочувственно сказал Бачулин. — Вроде кирпичом по темени, правда?

Но Пустыхин уже овладел собой и весело вскинул голову. Треща сочленениями пальцев, он стал комментировать телеграмму. Он не стеснялся в формулировках и не подбирал обкатанных выражений. Толкование Пустыхина было категорично, голос ровен, он сразу пришёл к решению, готов был отстаивать его в любом споре.

Смысл его толкования сводился к следующему.

В центре, видимо, разразилась очередная катастрофа. С горных вершин Госплана свергнулась лавина новой кампании. Все, что не несет на себе медного ярлычка автоматизации, опорочивается. Только так надо понимать сообщение управляющего проектной конторой Неделина: человека оглушили неожиданной установкой, он растерялся и понес глупости о коренной переработке проекта. Никакой коренной переработки не будет! Его, Пустыхина, вокруг пальца не обведешь, дудки! Новыми установками его не испугают! Он видел в жизни множество различных кампаний, память хранит ему большой набор сменявших одна другую установок. Но он делал дело, будет делать его дальше. Спроектированные им заводы таковы, какими им должно быть, никто не определит сейчас, в какую кампанию они возводились. Важно, чтоб завод выдавал металл, это существенно, все остальное — фразы, оформление. Что же, оформление можно подобрать, это пустяки.

— Вот так, товарищи! — энергично закончил Пустыхин. — Любая кампания — это показ, выпячивание. Теперь на первый план придется выпячивать автоматику, о каждом пустяке кричать: вот, внедрили! А чтоб случайно не забыть чего-нибудь, выдадим нашим смежникам задание построже. Пусть механики и энергетики попотеют над переделкой своих чертежей, я не возражаю. Спихнем эту ношу на их плечи.

Короткая речь Пустыхина внесла ясность в смятенные умы его сотрудников. Еще минуту назад казалось, что придется ринуться во что-то неизведанное, чуть ли не новые пути открывать. Но получается, просто нужно работать, хорошо работать, они уже давно так работают — выдают грамотные проекты, делают нужное дело.

Пустыхин кивнул Бачулину.

— Валяй, Василий! За сообщение спасибо, но сам готовься к неприятностям: кому-кому, а механикам достанется! Семью потами изойдешь.

Как это ни странно, но перспектива грядущих неприятностей скорее обрадовала, чем огорчила Бачулина. Он уже впадал в уныние: после слов Пустыхина странная телеграмма Неделина как-то на глазах потускнела, посерела и растеряла свою многозначительность. Бачулин любил масштабы и готов был примириться с неприятностями, лишь бы не потеряться в мелочах. Насвистывая бодрую песенку, он отправился наконец к себе и вскоре с головой ушел в чертежи.

В конце дня к механикам пришел Лесков. Уставший от конструктивных расчетов Бачулин, зевая, откинулся на стуле. Он любил поболтать, к тому же Лесков был его приятель.

— Ну как? — спросил Бачулин, возвращаясь все к той же теме. — Интересную я вам выдал новость, правда? Ты что скуксился?

Лесков казался мрачнее обычного. От недавнего ликования в нем не осталось и следа. Сухощавое нервное лицо его было насуплено, широкие черные брови грозно сведены к переносице, пальцы непроизвольно постукивали по столу.