Он только молча кивнул, не глядя на нее.

— Ты-то что будешь делать? Может, к нам? — нерешительно спросила Марина, и Юрка почувствовал: она боится! Боится услышать его согласие жить вместе. Ведь это означает сломать собственный налаженный быт, внести смятение в привычные устои семьи, заставить сестру по ночам шепотом объясняться с мужем.

— Суп на три дня сварила. И подумай, может, поедем?

— Уже подумал, — он встал.

— Отец обещал сегодня заехать. Ты уж не ссорься с ним, пожалуйста, и на работу устройся.

— Устроюсь, — согласно кивнул Юрка и вышел из кухни.

Ближе к обеду приехал отец. Зашел к нему, постоял у порога, потом присел на стул около дивана.

— Я тебе купил кое-что, — неловко, как провинившийся мальчишка, сообщил он. — Костюм, туфли осенние, пару сорочек. В большой комнате все лежит… И вот еще, — отец достал объемистый бумажник, вынул из него мятую пачку денег, положил на край дивана.

Юрка чуть повернул голову и скосил глаза. В пачке вперемешку рубли, трешницы, пятерки, высовывались уголки двух красненьких десяток. Отец торопливо добавил еще несколько десяток.

«Откупается от меня, что ли?» — тоскливо подумал Юрка и отвернулся, глотая навернувшиеся слезы обиды.

— Павлик! Нам пора… — пропела из прихожей Муся.

— Ну, ты это, — встал со стула отец. — Держись. Приезжай к нам, звони. Я подумаю, может, тебя куда получше на работу удастся пристроить, чтобы и учиться можно было, а?

— Павлик! — снова нетерпеливо позвала Муся.

— Иду, — недовольно крикнул он в ответ. — Извини, дела.

Отец дотронулся до плеча Юрки большой, мягкой рукой, и это прикосновение впервые в жизни показалось сыну неприятным…

Вечером, проводив Марину в аэропорт, Юрка вернулся в казавшуюся пустой, гулкой и нежилой квартиру. Открыв дверь, постоял у порога, не решаясь войти, потом шагнул внутрь, пошел по комнатам, всюду зажигая свет. Подойдя к окну, долго стоял, упершись лбом в раму и бездумно глядя на улицу в такой знакомый с детства двор. Вот проснется завтра — и никого рядом. Один…

III

Дом, где его ждали, Глеб отыскал быстро. Поправив головки слегка помятых в автобусе цветов, вошел в подъезд, поднялся на лифте и позвонил в дверь квартиры. Открыла претендентка на его руку и сердце в бирюзовом платье из тонкой махровой ткани. Следом вышел пожилой мужчина.

— Мой папа, — без всяких церемоний представили его Глебу. — А это Глеб.

Папа претендентки пригласил его пройти в комнату, усадил в мягкое кресло у журнального столика и, устроившись напротив, молча и, как показалось Глебу, выжидательно посмотрел на гостя.

Претендентка упорхнула на кухню.

Папа молчал. Глеб бегло осмотрел комнату — репродукция женского портрета на стенке в аляповато-тяжелой багетовой раме, диван, большой полированный стол, телевизор, стулья, платяной шкаф. Ни одной книги, даже полок нет. Это его насторожило — он привык видеть в домах знакомых книги, любил поговорить о литературных новинках, пусть как дилетант, но все же… Неужели ничего не читает? А родители обходятся газетами? Но что же для души — телевизор?

Папа претендентки тихонько вздыхал, стараясь не встречаться с гостем глазами, словно стесняясь его или не решаясь задать нескромный вопрос. Глеб тоже чувствовал некую неловкость в обществе родителя.

Молчание, становившееся неприлично долгим, было прервано появлением претендентки. Она поправила рыжеватые кудри, как в зеркало глядясь в полированную дверцу платяного шкафа.