— А ведь и правда, — заметил Туманов. — Все лучшие силы брошены на похищение, а убийство расследуется кое-как.

— Это в наш огород камешек? — поинтересовался замначальника областного управления по борьбе с организованной преступностью.

— Это в общий огород, — парировал Туманов. — Ваши лучшие спецы тоже на похищение брошены. И тоже без толку, как и мы, и утро.

— Ну, тут есть свой резон, — сказал прокурор. — Трупы никуда не денутся, а девушка еще жива, и ее можно спасти. Вполне возможно, что этот слух — всего лишь утка.

— Все может быть, — согласился Ростовцев. — Мы обязаны учитывать все варианты. Не мешало бы объявить Горенского в розыск. Если этот слух — не утка, то он бы очень нам помог.

— Объявим, не беспокойся, — сказал Короленко. Прокурор жестом показал, что он хочет что-то сказать, но начал не сразу, и в кабинете повисла затяжная пауза. Наконец он заговорил:

— Каменев рассказал мне конфиденциально. Когда Горенский пропал и стало неясно, что будет с выкупом, они попробовали связаться с Центробанком в с кем-то из аппарата правительства, чтобы прозондировать почву — нельзя ли попросить помощи у государства. А им ответили, что все это похищение — чистое жульничество. Мол, Горенский устроил его, чтобы обналичить деньги со счетов фирмы, присвоить их и сбежать за границу.

— Похоже, надо заняться Горенским всерьез, — сказал Короленко, подымаясь с места. — Но другие версии тоже не надо сбрасывать со счетов. Их надо как следует отработать.

— А куда мы денемся, — ответил Туманов. Ростовцев тоже поднялся и, поскольку совещание подошло к концу, направился к выходу. Но у самой двери обернулся и произнес:

— А еще мой эксперт говорит: чтобы так натурально изобразить боль, Ружевич должна быть превосходной актрисой.

26

Чтобы изобразить боль, требуется незаурядное актерское мастерство. Но чтобы чувствовать боль, ничего такого не нужно. И хотя оба узника «темницы» в доме порнорежиссера Марика Калганова по роду своей основной деятельности были артистами, сейчас они не изображали боль, а чувствовали ее каждой клеточкой тела. И хотя причины были различны, ощущения оба испытывали очень похожие. И Шурику, и Яне было больно лежать и сидеть, а стоять они не могли от слабости. Каждое движение причиняло боль, но и неподвижность не приносила покоя. Больно было дышать, и даже биение сердца казалось источником боли.

Узники долго пытались найти наименее болезненное положение в пространстве, и в конце концов пришли к чему-то приемлемому для обоих. Шурик лежал на спине, а Яна на нем сверху. Мужское тело оказалось менее раздражающей опорой для ее избитого тела, нежели ковер, а Уклюжего в эти часы мучил какой-то внутренний холод, и женщина могла помочь ему согреться.

Их состояние напоминало то ли полуобморок, то ли полусон. У Шурика отняла силы ломка, у Яны — экзекуция, и неподвижность причиняла им все же меньше боли, чем движение.

Сначала лицо Яны покоилось на груди Уклюжего, но постепенно, по нескольку сантиметров за час, она поднималась выше, и наконец их лица соприкоснулись.

Некоторое время они лежали, прижавшись щекой к щеке, а потом Яна осторожно поцеловала товарища по заточению. Он не ответил, но девушка была настойчива. Прийти в себя после порки все-таки легче, чем после ломки, тем более что порка закончилась уже много часов назад, а ломка все еще продолжалась.

— Все пройдет, — шепнула Яна на ухо Шурику.