Майя захохотала, я опустил голову, а Абрамов всё продолжал: «Смотря какая печь, от роста ещё зависит! Вообще — минут сорок горит».

— Что, больше не станешь пробовать? — спросила Майя, пощекотав меня, я вскинул руку от неожиданности, едва не разбив ей нос.

Больше мне не хотелось ничего, стало обидно, что она мной не интересовалась. Если и спрашивала, то всякие глупости. Про зачатие, например.

Мне было бы приятно ответить на следующие вопросы: как вы работаете над шутками? кого вы считаете своим учителем? что вас вдохновляет больше всего? Ничего такого Майя мне б в жизни не задала, пролежи мы в кровати хоть до конца времени. Я лёг на спину и стал изучать потолок. Впервые заметил большую паутинообразную трещину.

— С тобой что-то не так?

— Кажется, у меня изжога, — сказал я наугад и в этот момент в самом деле почувствовал что-то похожее.

Майя засмеялась так громко, что Абрамов за стенкой перестал обсуждать кремацию. Это скверно, что Майя захохотала, пока я был без трусов, голый мужчина и женский смех — худшее сочетание в любом контексте.

— Я думала, что комики всегда шутят, — сказала Майя, привлекая меня к себе. — А комики только жалуются на детские травмы и болезни. А похоронный агент, наоборот, смешной.

— Он не смешной, а циничный.

— Только не дуйся. Ты мне нравишься, — Майя приникла губами к моему уху и медленно, тихо, но очень внятно сказала. — Можно даже сказать, что я тебя люблю.

Я поглядел на Майю.

— Что? Вот просто так? Я тебя люблю?

Майя опять засмеялась и стукнула меня кулачком в плечо. К глазам подступили слёзы. Годы сделали меня сентиментальным. Недавно я прослезился над романтической комедией — это уж чересчур.

Молодёжь, — думал я, пряча слёзы, — теперь у них всё запросто. Сейчас люблю, через пять минут не люблю, а я вот никому никогда и не говорил таких слов, хотя, может быть, и любил, и даже сильно. Майя смеялась, а я смотрел на неё, не догадываясь, что больше её не увижу.

* * *

Я знал, что она бросит меня. Но поверить не мог, что это случится так скоро. И главное — таким подростковым трусливым способом — отключит свой телефон и добавит во всех соцсетях в чёрные списки. Даже купил новую симку, чтобы ей позвонить, и долго слушал одну тишину, а потом был противный писк, и металлический голос сообщил, что этого номера не существует. Такая откровенная ложь меня потрясла — ведь можно было сказать, что номер заблокирован или вне зоны действия, но нет, обязательно нужно было соврать. Если верить этому голосу, то получается, ничего и не было никогда. Лучших минут моей жизни не было. С моей мнительностью я сразу стал сомневаться, что Майя была не выдумкой. Но нет, её страница осталась неуничтоженной, хотя опустела. Пропали все записи и аватар, осталось одно имя — Генрих Мурсия.

Я вспомнил тот первый звонок, на который ответил мужской голос, средневековый карнавал с рыцарями, ведшими себя хуже гопников, её квартиру с вьетнамской настойкой, которую, казалось, достали из древнего сундука. Всё это было на грани нормального по отдельности, но вместе — далеко за гранью.

Нет, её можно было понять. Во мне ни одного преимущества, которое поможет удержать красивую взрослую женщину. Моя единственная суперспособность — ногти отрастают с удивительной быстротой. И всё-таки это бесчеловечно. И не похоже на Майю, как я себе её представлял. Расставание глаза в глаза должно было доставить ей как роковой женщине садистскую радость.

Я много часов пролежал на полу, потом набрался сил, чтобы приготовить завтрак (было около пяти часов дня), высыпал в глубокую чашу мюсли, а потом сообразил, что не могу это съесть, выплеснул в унитаз. Масса шлёпнулась в стенку и стала медленно стекать. Вот так и моя жизнь, стекает.