— Мы скованы миллионом правил. Для нас ритуал — это всё, — сказал он. Я представлял, что у этого грузного мрачного великана будет скрипучий голос, как у не открывавшегося столетиями сундука, но он говорил чисто, даже почти по-детски звонко. — Но иногда ритуалы сильно мешают. Они мешали мне заговорить с тобой. Они мешали твоей бабушке рассказать тебе правду. Они мешали твоим друзьям Абрамову и Путилову самим украсть коробку — и им пришлось впутать тебя. В общем, тут много всего. Давай прогуляемся.

Великан потянул меня за рукав, как куклу. Я не поддался, стряхнул руку и пошёл сам, тоже внимательно смотря под ноги. В наружный карман куртки я положил отвёртку, и при ходьбе она прижималась к рёбрам.

Мы прошли до перекрёстка, свернули к огромной дыре в заборе. Прежде чем зайти за великаном, я оглянулся по сторонам и заметил «Шаурму хаус». Теперь замкá не было, и продавец спал, надвинув на лицо кепку.

За забором я сразу вступил во что-то липкое, мы пошли через голые худые кусты, покрытые ржавчиной, и через мусорные пакеты, надувавшиеся и носившиеся по кругу.

— Чувствуешь что-нибудь? — спросил великан.

Эти пакеты навевали тревогу, нога промокла, я чувствовал тревогу и холод и когда раздумывал, стоит ли ему доложить об этом, споткнулся, отвёртка выскользнула из кармана, но звука от падения долго не было, только спустя секунд пять звякнул металл — где-то глубоко под землей, почти неслышно.

Великан смазал густым лучом мне по лицу и опустил фонарь. Пятно света легло на мокрые булыжники.

Между камнями были втиснуты разноцветные ленточки и клочки бумажек, как в Стене плача. Хотелось взглянуть, что на этих бумажках, но я не решился их доставать. Мы стояли возле колодца, который на вид был гораздо старше, чем даже раннесоветский завод «Фрезер».

Я наклонился и разглядел картинку в рамочке, которую кто-то приставил к округлой стене колодца.

Это была фотография пророка Евгения. Та же, что и на цветной газете, которая когда-то прибилась к ноге. Расстёгнутый китель, медальон на голой груди, борода, которая куда-то вбок закручивалась. Только фотография сильно выцвела — наверно, выгорела на солнце. А ещё на ней была траурная полоса.

— Он здесь умер, — услышал я. — Ему голову отпилили.

Великан стоял позади и подсвечивал фотографию.

Я посмотрел на великана, потом опять на картинку. Поставил её туда, откуда взял.

Стало совсем темно, но мы пошли быстрее, уже не так опасаясь пораниться о железный мусор, торчавший со всех сторон.

— Ордена красного знамени завод «Фрезер». Ты, наверно, о нём уже кое-что выяснил, — заговорил гигант, светя далеко перед собой. — Но всё началось не с него.

Он говорил поставленным голосом экскурсовода, очень энергично, но ужасно сумбурно, что в сочетании с обстановкой — пустырём, похожим на свалку строительных отходов — уносило сознание в чёрную дыру, где все связи с привычным порядком вещей рвались быстрей паутины.

Нужно было слушать великана очень внимательно, чтобы хоть что-то понять, но я слишком старался не упасть, слишком волновался, кажется, даже дрожал от волнения, и через это волнение в меня проникало что-то другое, трудно определимое, как будто простудный вирус, но только без слабости и боли в горле, разве что горел лоб.

Поначалу всё звучало по крайней мере понятно. Великан рассказал, что вся эта помойка — бывшая часть владений князей Гагариных. Древний род, происходивший от Рюрика. Хотя для нас это малозначительный факт. А важное началось сто с лишним лет назад, когда князь Александр Григорьевич Гагарин вернулся из затяжной поездки в Португалию. Из сувениров он привёз только маленькую чёрную женскую статуэтку.

На неё бы никто не обратил внимания, обычная с виду экзотическая фигурка для интерьера, но только князь держал её под замком, а доставал только затем, чтобы надолго уединиться в комнате.