Так они протопали километра два, и только после этого Костя заметил заставу – длинное, похожее на барак строение, обнесенное темным забором, кажется, бревенчатым. Над забором виднелась двускатная крыша и верхние половины шести окон. Само здание, по крайней мере та его часть, что просматривалась поверх забора, словно тоже облачилось в камуфляжную форму и на фоне окрестной степи практически не выделялось. А вот забор выделялся, он был намного темнее, чем выгоревшие степные травы и рыжевато-серый суглинок.

А когда подошли совсем близко, Костя с удивлением понял, что забор вокруг заставы сложен вовсе не из бревен, а из грубо отесанных железнодорожных шпал. Темными они были, несомненно, из-за пропитки и скорее всего до сих пор мазались.

У приоткрытой створки весьма солидных на вид ворот поджидал еще один пограничник. Понятное дело, вооруженный.

– Здорово, Вира! – поприветствовал он по-русски. – Чего, новичка завербовал?

– Привет. В процессе, – проворчал Виорел. – Илья в больницу угодил.

– Опа! – Пограничник сделал круглые глаза. – Чего с ним?

– Аппендицит, – вздохнул Виорел. – Позавчера «скорая» забрала. Когда его погрузили, он на меня глянул и тихо сказал: «Хорошо, что здесь!» Ну, в смысле, на Земле. Прихватило бы в Центруме – сам понимаешь… В городах еще туда-сюда. А в степи где-нибудь…

– Да уж… – покачал головой пограничник. – Ну, давай стволы и проходите, зервар заждался.

Джавальское слово он ввернул в русскую фразу совершенно естественно и не задумываясь, видимо, подобное было в порядке вещей.

Виорел отстегнул и отдал пограничнику свой обрез, потом еще вынутый из-за пазухи сверток.

– Входим, – сказал он Косте.

За воротами открылся достаточно просторный дворик с посыпанными песком дорожками, колодцем и несколькими небольшими сарайчиками. На коньке одного из них, на самом краю, возлежал, жмурясь на солнце, здоровенный рыжий котище. Он и сам казался кусочком солнца, особенно в сравнении с серой кровлей сарайчика, очень уж свет удачно падал.

Первым делом Виорел направился к колодцу, и они долго, с наслаждением пили, зачерпывая воду из ведра смешным деревянным ковшиком, то и дело передавая его друг другу. А когда утолили жажду, Виорел еще наполнил доверху флягу и только после этого протопал по песчаной дорожке ко входу в барак. Костя обратил внимание на наружную дверь – крепкую, обитую листовым железом, хоть тараном в нее колоти. Разобьешь со временем, конечно. Но потрудиться придется изрядно. И ставни на окнах, сейчас раскрытые, немногим от двери отличаются. Застава явно была обустроена с учетом возможной осады.

После тесноватого помещения непосредственно за дверью, которое Костя мысленно назвал предбанником, открылась просторная комната, занимающая центральную часть барака; посреди нее высилась беленая печь. Между печью и окнами на противоположной от входа стороне располагался длинный стол с двумя лавками; за ним без труда уместились бы человек десять, а то и вся дюжина. Торцевые части барака отделялись стенами; в правой имелась одна дверь, в левой – две. Виорел постучался в ближнюю левую дверь.

– Верде! – донеслось из-за двери по-джавальски.

Поскольку слово «верду» на русский переводилось как «идти», ничего, кроме «заходите», это не могло означать.

И они вошли – первым, естественно, Виорел, за ним Костя.

За дверью помещалась довольно большая комната, которую с ходу хотелось назвать даже не кабинетом, а канцелярией. Шкафы почти по всему периметру. Письменный стол у окна. Сейф в углу. Массивная вешалка на треноге у дверей. На стенах – портреты каких-то очень старомодных, но, несомненно, официальных типов при параде и орденах; один из троих даже моноклем щеголял.