Боян раздавливает в пепельнице окурок и снова глядит мне в лицо.

— Мне продолжать?

— Что за вопрос? -- товорю. — Начатый разговор доводят до конца или вообще его не заводят.

— А, ну ладно... Мне просто не хочется вам надоедать. Надо сказать, что обо всем этом я узнал уже потом, от Лили, а в тот самый день, когда был назначен выпускной бал, прибегает ко мне Роза, такая худенькая, вы, наверное, знаете ее, и говорит: «Ты согласен сегодня быть кавалером Лили? Она, бедняжка, такая несчастная. Мы собрали денег, — говорит, — и купили для нее платье, не Бог весть что, но все-таки новое, и сговорились привести ее на бал, ведь она в таком состоянии, что от нее всего можно ждать, так что, если ты согласен быть ее кавалером...» — «А почему бы и нет, — отвечаю. — Если, по-твоему, это будет для нее каким-то утешением». И по моей просьбе ей сообщили, что вечером я буду ждать ее в саду, против военного клуба. Когда я пришел туда, она была уже там, в своей обновке, в простеньком платьице в зеленую клетку, а главное, очень узком для нее: в этом платье Лили мне казалась толстой, как никогда, и мне стало не по себе, когда я подумал, как заявляюсь на бал с такой девушкой, какая там девушка, с такой женщиной, но, так как я и сам не мог казаться таким уж привлекательным в своем костюмчике, купленном в магазине готовой одежды, мне подумалось, что мы с Лили одного поля ягода, и я повел ее к ресторану.

  Еще раз пригубив коньяк, Боян извлекает новую сигарету из мятой коробки и, закурив, продолжает:

— Веду я ее к ресторану, а она возьми и спроси: «Я не очень страшная в этом жабьем платье?» — «Почему в жабьем, — говорю, — обычное платье». А она мне: «Будь у меня немножко больше денег, я бы взяла другое, поприличнее, оно хотя бы не стягивало меня до такой степени, того и гляди, разойдется по швам». — «Будь у меня больше денег, — говорю ей, — мы бы с тобой подкатили к ресторану в красном «ягуаре» на зависть всем зевакам, да и те, что приехали на «фиатах», пускай бы лопнули от досады». Но поскольку приличного платья не было, а о «ягуаре» и говорить нечего, мы протиснулись сторонкой . сквозь толпу и, войдя незамеченными, забились в самый угол, где уже устроился наш Апостол. Мы кое-как пришли в себя, вечер был так себе. Ночевали у Марго, родителей ее не было, и Лили казалась почти счастливой, а мне, честно говоря, от всего этого запомнились только ее чулки, рваные выше колен, — они тоже ей были тесны... В общем, так это началось...

  Он опять смотрит на меня, но в^этот раз не решается спросить: «Вам не надоело?»

— Долгое время отец и слышать не желал о родной дочке. Он был из тех жалких мещан, которые вечно разглагольствуют о приличиях, меньше всего считаясь с ними, но, так как соседи без конца говорили, что ему должно быть стыдно оттого, что он прогнал из дома родную дочь, он наконец снизошел до того, что перетащил в мансардную комнатенку ее вещички и разрешил ей там поселиться, но с условием, что она не станет его беспокоить чем бы то ни было, подразумевая под этим питание и деньги. А так как у Лили не было диплома, выбирать для себя работу она не могла, и тут ей пригодилось то, что она умела стряпать, — девушка устроилась на кухню при какой-то столовой.