— Ты только что рассказывал мне про то, как случайно поскользнулся и получил на память эту небольшую ссадину. Но послушай, мой мальчик, ведь ты теперь снова поскользнулся, в переносном смысле конечно, да так поскользнулся, что и в самом деле можешь очутиться... не знаю где... Мало того, один из твоих дружков по «Ялте», некий Пепо, недавно всучил тебе тысячу левов...

— Это касается только меня и Пепо.

— Ты так полагаешь, только зря. Потому что деньги, которыми Пепо поделился с тобой и не знаю с кем еще, он украл у своего отца. Теперь отец заводит против вас дело и... Впрочем, эту тысячу левов я уже внес от твоего имени, чтоб тебя не таскали на допросы и по судам...

— Вы меня ставите в очень неловкое положение... Я же не просил...

— Ты сам себя поставил в неловкое положение... И дело тут не в деньгах... Деньги ты мне вернешь, когда сможешь, однако тебе хорошо известно, что есть и другие вещи, более серьезные.

  Боян молчит, потупя взор.

— И по поводу их тебя уже дважды вызывали в милицию, не так ли?

  Он не говорит ни «да» ни «нет», все так же неподвижно глядя перед собой.

  Я собираюсь продолжать, только вдруг, безо всякой надобности, снова вспоминаю тот вечер в пастушьей хижине: холодное дыхание ночи, хлещущий дождь снаружи, красные огоньки сигарет и до странности неожиданный вопрос Любо: «Эмиль, а что бы ты сделал, если бы твой сын стал предателем?»

  Глупости, дорогой мой. Ты лучше скажи, что нам теперь делать, когда твой сын стал наркоманом.

ГЛАВА 2

— Этот центр в Мюнхене конечно же должен быть обезврежен, -- произносит генерал. — И разумеется, искать подходы к нему надо крайне осторожно. Кого туда послать, ума не приложу...

  Он напряженно всматривается в пространство светло-голубыми глазами, почти неприлично голубыми для генерала. Потом оборачивается ко мне, щурится и говорит:

— Тебя, что ли?

  Шеф всегда щурится, когда хочет скрыть веселые огоньки в глазах, но мне хорошо знакомы привычки генерала, и нет надобности следить за его взглядом.

— Вы шутите, — тихо отвечаю я.

  Генерал берет одну из своих подопревших, выветрившихся сигарет, долго рассматривает ее, словно колеблясь, то ли закурить, то ли нет, потом кладет ее обратно и откидывается в кресле.

— Сегодня утром мы говорили с генералом Антоновым из контрразведки и решили возложить на тебя одну задачу, которая несколько оторвет тебя от бумажных дел. Тем более что ты уже располагаешь некоторыми данными, полученными, правда, по другой линии, о достойных внимания объектах.

  В моем взгляде явное недоумение, но я молчу.

— Я имею в виду наркоманов, упомянутых третьего дня, когда речь шла о сыне Ангелова. Кстати, он уже порвал с этой шпаной?

— Почти. Во всяком случае, старается избегать их.

— Ясно: он будет их избегать, а они будут искать его общества... Но об этом позже. Сейчас интересно другое: последнее время к этой шайке стал липнуть какой-то западный турист. Молодой человек, мать — болгарка, отец — иностранец. К нам приезжает уже второй раз и в обоих случаях через Стамбул. У них теперь мода ездить в Стамбул глотать наркотики. Но этот наезжает в Болгарию, остается тут по месяцу и'больше, вступил в связь с одной девчонкой из этой же шайки и, что особенно бросается в глаза, поддерживает контакты с их посольством.

— Если он у них частый гость, едва ли они пользуются его услугами.

— Да, разумеется. Но ходит он туда нечасто. Нанес один-единственный визит, только весьма многозначительный: продолжительностью в четыре часа с половиной. И не ради того, чтобы полистать журналы в читальне. Все это время он провел в кабинете Томаса.

— Многовато для одного визита, -- признаю я. — Только не исключено, что все эти четыре с, половиной часа ушли на игру в вопросы и ответы.