– Но не в нашей школе.

– Это правда, – согласилась Инна.

И тут же продолжила, но уже радостно:

– Ах, детство! Помнишь, как тебя на полчаса отпустили на речку и мы от счастья ходили на головах. В детстве счастье – это кусок хлеба, посыпанный солью, и друзья. Лето! Уроков нет. Свобода! Раздолье! Это время, когда душа радуется и развивается, счастьем наполняется.

«Она словно не может насытиться детскими воспоминаниями. Дефицит положительных эмоций», – поставила убедительный диагноз Лена.

– А у тебя и летом воли не было. Ты страдала, чувствовала клетку.

– Душа рвалась… Что тут говорить, сама ведь знаешь.

– Даже не верится, что в этой деревенской, бедной событиями жизни, в этом «застенке» мог произрасти твой талант.

– Память о грустном детстве мне, взрослой, помогала реально себя оценивать. Совестливое недовольство собой руководило мной, корректировало поведение.

«В плохом искать хорошее и полезное – ее привычка», – напомнила себе Инна.

– А я вспомнила свое пальто пятьдесят шестого размера, купленное для меня в «уценёнке», когда я училась в пятом классе, и свой вопрос матери: «Мне теперь его до пенсии носить?» Тогда мне пенсионный возраст человека казался концом жизни.

– А помнишь, на выпускном вечере за успехи в учебе учителя подарили тебе книжку о Мате Хари. Явно с намеком. Они видели внешние «многообещающие» проявления твоего характера, а что душа ранимая – не замечали. Потому что даже когда тебе было очень трудно, ты всё равно улыбалась. Не сумели они ключик к тебе подобрать, не поняли тебя, не дотомкали. Поди, бабуля твоя так говорила?

– Было дело, говорила. Только я не считала себя вправе требовать от всех понимания. Мне некоторых, отдельных хватало. А ты с детства была шустрой, мастерицей на шалости. Живости тебе было не занимать. Не желала подчиняться, бунтовала.

– Славилась выкрутасами, хотя подспудно понимала, что плохо делала. А в твоей голове дурное не оседало, мимо пролетало и проскакивало.

– Меня постоянно что-то внутри сковывало. Может, патологическая, прямолинейная честность. А тут еще бабушка говорила: сегодня соврал, завтра украл, послезавтра убил или предал. Это впечатывалось в мозг.

– Вот и вырос правдолюб и «правдоруб», – рассмеялась Инна.

– А вокруг замечала ложь, непорядочность, несправедливость. И это обостряло мое желание быть хорошей, укрепляло мои поиски самой себя, своего места в окружающем мире. Было бы странно, если бы я в чём-то поддержала гадкого человека. Это не мое. И уроки доброты мне не надо было преподносить. Я в любой момент готова была помочь любому, даже чужому. И все же я полностью не доверяла даже своему внутреннему голосу. Осторожничала.

Для меня в детстве слова «глупый» и «злой» были синонимами. Я не представляла себе, чтобы умный совершал злодеяния или гадости. В голове не укладывалось. В этом я на Аню похожа. Хитрых и наглых людей остерегалась. Видела их насквозь, но не умела словами дать отпор, вот и сторонилась.

И все же в школе меня часто прорывало. Чего только себе не позволяла! Я вот думаю: страх перед наказанием удерживал от шалостей или боязнь, что посчитают невоспитанной?

– Я в тыкву боялась получить. Бабка почему-то все больше по голове норовила врезать.

– Не понимала я себя и злилась на свою нерасторопность, умственную заторможенность, на неумение отбрить, за излишнюю неуверенность и беспомощность, унижающих меня. Догадывалась, что не достает мне остроумия, что не хватает духа твердо и жестко ответить взрослому обидчику. Я же в уме проговаривала достойный ответ, но не доверяла себе, своей способности справиться.