За окном закоченевшие ветви деревьев мерцают инеем. Тихо. Утром под ногами хлюпало, а сейчас мороз такой, будто он и ветер заморозил. «Долго еще ждать радостного благовестия весны. Насмерть стоит зима, – машинально подумала. – Город вымер. Нет, вон собака, явно ничейная, протрусила через двор. Подбежала к мусорным бакам. Котов разогнала. «Плацдарм захватила», никого близко не подпускает. Нет! Она с эскортом. Две, три, пять. Ого! Целая свора.

Фонарь на столбе под соседним окном будто ярче светит. Под ним снежок, мелкий, как пыль, точно живой, пляшет в нечётком конусе света».

Душевная смута только усилилась. Лена открыла форточку. Дохнул холодный воздух, приправленный запахами еще не рассеявшегося кухонного дыма «забегаловки», что пристроилась к углу дома, стоящего напротив, и выхлопных газов с центральной дороги. Лена попробовала прохаживаться вдоль окна, заложив руки за спину.

«Так когда-то ходил её дед, – отметила про себя Инна. Она, оказывается, не спала. – А теперь Лена стоит, чуть выпятив живот, привычно выдвинув вперед правую ногу. Совсем как в детстве». – Она улыбнулась своим мыслям и зажмурилась, восстанавливая в памяти то ли реальные, то ли уже воображаемые приятные картины.

Лена, заведёнными назад руками, уцепилась за нижний край рамы форточки и слегка потянулась, расправляя позвоночник. Её лицо исказилось гримасой. Когда острая боль схлынула, она пробралась к постели и прилегла. Перед глазами заколыхались воскресшие, будто явившиеся из темноты, образы прошлого и странные, неожиданные, фантастические фрагментации сознания…

Инна зашевелилась. Лена очень тихо, словно только для себя, заговорила вслух:

– Мать. Всю жизнь я истребляла в себе то, что унаследовала от неё. И все равно была похожа. Даже почерком, как ни ломала его. Глупая. И Лера об этом же мне писала. Какая дикая детская бескомпромиссность! Детская память самая мощная, самая острая. Никак не получалось простить. Мать боялась, что я не приеду её хоронить. Я совсем, что ли?.. Когда выжила после онкологии, когда столько выстрадала, то поняла, что многие мои обиды – мелочь, ерунда, что надо проще относиться к людям, слишком многого от них не ждать, не требовать, прощать. Жаль, матери тогда уже не было.

«Чувство запоздалого раскаяния через боль, – горько усмехнулась Инна. – Оно мне тоже знакомо».

30

– Лена, ты заметила, что я изрядно прибавила в весе? Как на дрожжах полнею, а по предположениям врачей обязана была худеть. Это и вводило их в заблуждение, когда ставили диагноз.

– Сколько можно в девушках ходить! Ты же дама! Когда ты улыбаешься, то совсем не кажешься полненькой. Со мной себя сравни. И талия у тебя до сих пор, как у девчонки, и фасад нечасто подкрашивать приходится. А я без губной помады на улицу не высовываюсь, чтобы не пугать прохожих своими бледными губами. Послушай, может, эта полнота как раз и есть обнадеживающий фактор?! – радостно воскликнула Лена, внезапно иначе осмыслив слова подруги.

– Хотелось бы верить.

«Извела Инну болезнь. Говорят, блекнущая красота не терпит яркого света. В полутьме она такая милая! Черты лица сглаженные, мягкие. И чувствует она глубже, трагичнее, чем предполагают наши сокурсницы. Мне ли не знать, – думает Лена, всматриваясь в подругу. – Виктор Цой пел: «Смерть стоит того, чтобы жить. Любовь стоит того, чтобы ждать».