- Ты об этом не знаешь? Конечно же нет, откуда?

- Послушайте, моя жена в Берлине, и мне следует знать, что там случилось.

Он снова сел, но на сей раз на самый краешек стула, что усугубило его и без того очевидный дискомфорт.

- Советы установили полную военную блокаду Берлина, - сказал он. - Они никого не впускают и не выпускают из зоны, поэтому нам приходится снабжать своих по воздуху. Это случилось 24 июня. - Он сухо улыбнулся. - Там довольно напряженно, насколько я знаю. Многие думают, что мы с русскими вскоре выложим друг другу свои карты. Я бы совсем не удивился. Нам давно уже следовало дать им пинка под зад. Но мы не собираемся оставлять Берлин, можешь в этом не сомневаться. Если все будут держаться как надо, то мы обязательно пробьемся. - Шилдс закурил и вставил сигарету мне между губами. - Жаль, что у тебя там жена, - сказал он. - Вы давно женаты?

- Семь лет, - сказал я. - А вы? Вы женаты?

Он отрицательно покачал головой.

- Наверное, еще не встретил подходящую девушку. Извини за нескромный вопрос: ваши отношения складывались хорошо? Не влияло то, что ты был детективом и все такое?

Я немного подумал и сказал:

- Да, у нас все просто прекрасно.

Из всех многочисленных кроватей в госпитале моя была единственной занятой. В ту ночь баржа, спускавшаяся по каналу, разбудила меня зычным гудком, похожим на мычание быка, и уплыла, оставив без сна. Я глядел в темноту, а эхо гудка улетало в вечность, словно звук трубы в Судный день. И мое шуршащее дыхание служило только для того, чтобы напомнить мне о собственной бренности. Казалось, что, ничего не видя, я все же мог различить нечто осязаемое: саму смерть - худую, изъеденную молью фигуру, закутанную в тяжелый черный бархат, всегда готовую прижать молчаливую, пропитанную хлороформом подушку к носу и рту жертвы и отвезти ее в ожидающем черном седане в какую-нибудь ужасную зону или лагерь для перемещенных, где царит вечная тьма и никому нет спасения. Когда утренний свет коснулся решеток окна, ко мне вернулась храбрость, хотя я и знал, что иваны несли смерть, они мало ценили тех, кто встречал их без страха.

Готов ли человек умереть или нет - реквием по нему всегда звучит одинаково.

Шилдс вернулся в госпиталь только через несколько дней. На сей раз его сопровождали еще два человека, которых по их прическам и хорошо откормленным лицам я принял за американцев. Как и Шилдс, они были облачены в костюмы кричащих фасонов, но лица их выглядели старше и мудрее. Тип Бинга Кросби с портфелями, трубками и эмоциями, ограниченными надменными бровями. Адвокаты либо следователи. Или разведчики. Шилдс занялся представлением.

- Это - майор Брин, - сказал он, указывая на старшего из двоих мужчин. - А это - капитан Медлинскас.

- Значит, следователи. А от какой, интересно знать, организации?

- Кто вы, - спросил я, - студенты-медики?

Шилдс неуверенно улыбнулся.

- Они бы хотели задать тебе несколько вопросов. Я помогу с переводом.

- Скажите им, что я чувствую себя гораздо лучше, и поблагодарите за виноград. Да, кстати, не мог бы один из них принести мне горшок?

Шилдс не отреагировал на мое шутовство. Пододвинув стулья, троица уселась, как бригада судей на собачьей выставке, причем Шилдс расположился ко мне поближе. Они открыли портфели и достали записные книжки.

- Может, мне позвать сюда своего адвоката?

- Это необходимо? - спросил Шилдс.

- Как скажете. Но только когда я смотрю на этих двоих, то думаю, что это явно не пара американских туристов, которые хотят знать лучшие места в Вене, где можно подцепить хорошенькую девушку.

Шилдс перевел этим двоим о моем беспокойстве. Старший из них проворчал что-то про уголовников.

- Майор говорит, что это - не уголовное дело, - сообщил мне Шилдс. - Но если тебе нужен адвокат, то его приведут.

- Если это не уголовное дело, то как я очутился в военном госпитале?

- Послушай, на тебе же были наручники, когда тебя вытаскивали из машины, - вздохнул Шилдс.