|
Несколько человек умерли от одного только усилия, потребовавшегося им, чтобы встать, — ослабленный организм не выдерживал напряжения, и они падали там, где стояли. Других подвели легкие, настолько истерзанные дымом, что они так и не смогли подняться. Те, у кого были серьезные ожоги, а таких было множество, вообще не могли пошевелиться. Тем не менее набралось приблизительно три сотни или около того добровольцев, достаточно крепких, чтобы как-то передвигаться. Они помогали друг другу натянуть накидки и перебирали шлемы, подыскивая подходящий размер. Они перевязывали кушаками и поясами недавно зашитые раны. Они делали себе костыли, используя древка копий, лопаты, обломки досок, оставшихся от разрушенных домов. Они висли друг на друге, на монахах и хирургах, поддерживавших их. Они проделывали все это без суеты, с практической основательностью крестьян и простых солдат. В своих испачканных кровью, измятых шлемах и алых накидках с нашитым на груди белым латинским крестом они были похожи на останки разгромленной армии крестоносцев, восставших из могил Утремера, либо на аллегорию безграничной глупости. Молодой мальтиец, из-за ожогов лишившийся зрения, схватил Карлу за руку. Он отпрянул и стал умолять о прощении, когда понял, что перед ним женщина. Он напомнил ей ее первого пациента в этом госпитале, Анжелу, человека без лица и без рук. Она сама взяла юношу за руку.
Батальон увечных выступил с госпитальной площади, и Лазаро повел их прямо туда, где ревели пушки. Он начал петь на простую мелодию псалом Давида высоким, чистым, дрожащим голосом, который надрывал Карле сердце. Еще один монах подхватил песню, вторя Лазаро октавой ниже, третий присоединился контрапунктом, за ним четвертый, пятый; это пение, похожее на пение херувимов, подняло дух раненых и повлекло их вперед, навстречу последней битве. Город рушился вокруг них, пока они шли. То тут, то там падала стена, когда ядро, выпущенное из турецких кулеврин, достигало цели. Под обломками осталось несколько человек из этой ковыляющей процессии, но никто не дрогнул. Карла видела, как какие-то пожилые женщины, когда они проходили мимо, упали на колени, они плакали, причитали, прижимали к растрескавшимся сморщенным губам распятия, четки и иконы с изображениями святых. Время от времени кто-нибудь из несчастных оступался и падал, когда его раны давали о себе знать, иногда он поднимался, иногда оставался лежать, но монахи из госпиталя — теперь точно такие же, как и их собратья, монахи-воины — не замедляли хода, не прерывали пения, потому что и они шли и пели ради спасения Священной Религии. Они достигли участка искореженной земли на границе того, что некогда было городом, и перед их глазами развернулась картина исходящего криками безумия. Над краем стены, за которую велся спор, поднимались густые столбы порохового дыма: с верхнего яруса осадной башни, от артиллеристов, взгромоздившихся на кронверк, от вертящихся зажигательных снарядов и мушкетных залпов. Желтые полотнища греческого огня взметались к небу, плясали над рвом за громадной брешью в стене. На фоне этих ослепительных всполохов Карла разглядела силуэты сражающихся рыцарей, содрогающиеся и кривящиеся в пекле, будто ночной кошмар безумца, и собирающих у многоцветной толпы дань конечностями и головами. Между солдатами мелькали силуэты мальтийских женщин, утирающих пот и отбрасывающих длинные волосы, выпадающие из-под шлемов. Орудуя короткими мечами и пиками, они проползали между рядами воинов. Они волочили за собой бадьи с «хлебом и вином от Господа», и они склонялись над ранеными мусульманами, чтобы добить их ножами, словно амазонки, явившиеся во плоти из древнего мрачного мифа о страшной мести. Где-то в самом средоточии этого бредового мира сражался и Матиас. Там, на посту Кастилии, где взлетали кровавые фонтаны, брызгая на стальные доспехи с таким звуком, будто жарится сало. Где раненые сцеплялись с другими ранеными, чтобы прикончить друг друга голыми руками и зубами, где они подминали под себя друг друга, как чудовищные твари, живущие в бурлящей воде. |
