– Зачем ему это?

– Чтобы из учеников вышел толк.

– Это хорошо!

– У него приветливая жена. Она жалеет учеников.

– Сколько требуется взноса?

– Для начала?.. Он сам назовет – сколько.

– Ян, вот что скажу: я бросаю университет.

– Сначала послушай мастера.

– А я уже решил.

– Не торопись с этим.

– А я уже поторопился. Не понравлюсь мастеру, уеду в Харлем или Амстердам. Ты слышал такое имя – Франс Халс?

– Да, его очень хвалит мастер Сваненбюрг.

– Или подамся в Антверпен. Ты слышал имя – Рубенс?

– Его тоже хвалит мастер.

– Ян, а мне уже нравится твой Сваненбюрг. Я заявляю: жребий брошен!

– Ты больно горяч. И упрям. А вот и дом, где живет мастер. Давай переведем дух…

В поте лица своего…

Этот старичок на стене ведет себя очень странно. Неверный свет свечи урывками падает на него и высвечивает золото лица и золото халата. И, представьте себе, он что-то шепчет. Довольно внятно. Кажется, напоминает о первых и последующих днях в мастерской Якоба Изакса Сваненбюрга, когда некоего студентика Рембрандта заставили тереть краски. Так работать не доводилось даже на отцовской мельнице. Геррит и Адриан на мельнице жалели младшего, а здесь? Кто отнесется к нему с должным вниманием? Впрочем, бывший студентик и не просит пощады. Этого у него нет в голове. Если нужно – он не отойдет от краскотерок в течение суток. Он не устанет переливать масла из одной колбы в другую, чтобы получше отбелить их. Если нужно, он будет по ночам кипятить масла, готовить лаки в полном согласии со строгими требованиями мастера…

В те далекие лейденские времена сердце не знало усталости, глаз был верный, руки, привычные к солодовым мешкам, денно и нощно терли краски, готовили лаки, отбеливали масла. Госпожа Сваненбюрг – добрая итальянка – удивлялась трудолюбию сына мельника с берегов Рейна, а мастер был непреклонен: с каждым днем ужесточал свои требования. Он словно бы не ведал ни снисхождения, ни жалости. «Три краску, вари лак, отбеливай масло» – вот его ежечасные слова. Чтобы сгладить мужнюю строгость, итальянка кормила разными итальянскими кушаньями.

… Вот только вспыхнула свеча, и старичок уже задает немой вопрос: «Ну и как, господин Рембрандт ван Рейн? Довольна твоя душа?»

Проклятый старичок!

А разговор с домашними получился очень тяжелый. Лучше бы всю жизнь мешки таскать и молоть солод.

Он долго не мог решиться его начать. Что-то сдавливало горло. Потом отпустило. Но не совсем. Выпив глоток пива, он сказал:

– Мастер Сваненбюрг хороший человек…

За столом все замерло. Четыре пары глаз удивленно уставились на него. Недоставало лишь Геррита…

– Какой такой Сваненбюрг? – спросил наконец Хармен. Он говорил непочтительно, но эта нарочитая непочтительность относилась к сыну, а не к мастеру Сваненбюргу.

– Уважаемый мастер. Он долго жил в Италии. Пишет прекрасные картины.

– На самом деле прекрасные? – съязвил отец.

– Все хвалят.

– Допустим. Что из этого следует?

Лисбет затаила дыхание. Адриан предвидел бурю. Мать уже готовилась вступиться за Рембрандта.

Рембрандт засопел – верный признак волнения. Эта привычка у него с детства.

– Я буду учиться живописи.

– Как?! – вскричал отец.

– Учиться буду. Живописи.

– А университет?

Рембрандт посмотрел отцу в глаза, посмотрел на мать и Адриана.