– Я исполнен сочувствия, но… Не могу взять в толк, какое все это имеет отношение к смерти ее слуги?

– К этому я и подхожу. Я должен объяснить вам все сам, поскольку иначе вы узнаете об этом от других. До меня дошел недобрый слух, что моя супруга, отчаявшись зачать ребенка от меня… отдалась ему. Горе, в которое она погрузилась после гибели дамуазо, сделало эти слухи еще более правдоподобными. Если в ближайшем будущем с баронессой произойдет несчастье, в ее смерти обвинят меня.

– Но… зачем же вам желать ей несчастья?

– Для того, чтобы жениться на другой женщине… Которая моложе и привлекательнее. Все, о чем я вам рассказал, вовсе не плод моего воображения.

В ушах Рено еще звучали обвинения дамы Филиппы, которая упрекала мужа, что он спешит к даме де… дю… Рено не запомнил ее имени.

– Но кто осмеливается подозревать моего господина?

– Мой шурин, могущественный граф де Дамартен.

Он очень привязан к своей сестре и считает, что я плохо с ней обращаюсь. Меня не любит и мой собственный брат, и вполне возможно, что два моих недоброжелателя объединились. Вот почему вы должны оберегать как зеницу ока ту, что отныне стала вашей госпожой. И себя тоже, но не с первого дня. С первого дня никто не заподозрит, что вы ее нежный друг. Теперь я сказал вам все. Добавлю только, что оставляю в доме верных и преданных слуг, на которых вы можете положиться. А теперь скажите, возьметесь ли вы исполнить нелегкое поручение, которое я на вас возлагаю?

Утвердительный ответ был делом чести, и Рено именно так и ответил. Между тем история казалась ему очень странной. Брат Адам хоть и был хорошо знаком с этими людьми, но плохо себе представлял, что делается за стенами нарядного особняка, куда он его привел. И уж тем более брат Адам не мог предположить, какой груз ответственности ляжет на плечи его юного подопечного. Было что-то противоестественное в том, что незнакомый желторотый юнец удостоился столь интимных признаний своего господина… И все-таки, несмотря ни на что, Рено чувствовал искреннюю симпатию к своему новому сеньору. И тревога его, и грусть были искренними, Рено мог поклясться в этом. Значит, дело было скорее всего в том, что барону было легче довериться юному простодушному незнакомцу, чем одному из своих многочисленных подданных, которые долгие годы преданно служили ему.

Понимая, что ему в один миг не распутать столь запутанный клубок, Рено решил про себя, что главное – тщательно исполнять свои обязанности. Он приступил к их исполнению, отправившись вместе с госпожой Филиппой и Флорой д’Эркри в церковь Сен-Жан-ан-Грев, которая уже лет двадцать была приходской в этом квартале, поскольку старинную часовню Сен-Жерве-Сен-Порте перестраивали и увеличивали. Дамы отправились на вечернюю службу пешком – церковь была совсем близко! – закрыв лица вуалями, как было положено благородным особам.

Во время вечерни Рено искренне молился, читая все молитвы наизусть, и, выходя из церкви, почувствовал себя спокойнее и увереннее. Быть может, поведение его новых господ отличалось некоторой странностью, но в благочестии своей хозяйки и ее приближенной дамы он не мог усомниться. В церкви они обе подняли вуали, и он видел, с какой истовостью обе молились. Даже красавица мадемуазель Флора д’Эркри, чье поведение прежде показалось ему неподобающе вольным, обращала к освещенному свечами алтарю лицо, которое светилось набожностью. Что же касается супруги барона Рауля, то она даже не старалась скрыть слез, которые струились из-под ее опущенных век, свидетельствуя о глубокой скорби. Рено отдал должное и щедрости госпожи Филиппы – по выходе из церкви она не скупясь оделила милостыней нищих, устремившихся к ней со всех сторон.