23 — Любовь

Шот Даньян (автосалочник): Как только Рэнт подкатил ко мне с вопросом, у какого автомобиля самое большое заднее сиденье, я понял, в чем дело. И посоветовал ему купить машину с обивкой потемнее.

Эхо Лоуренс (автосалочница): Да не слушайте его! В первый раз, когда мы остались одни, я спросила Рэнта что ему на самом деле от меня надо. Он хочет сделать меня своей девушкой, а потом отвезти домой, как уродливую дубину для родителей? Встречаться с калекой, инвалидом — это такой запоздалый подростковый бунт? Лучший способ нагнать страху на предков с фермы?

Или я объект его эротических фантазий? Неужели с нормальными девушками, у которых две нормальные руки и ноги, а губы могут целовать твои, сексом заниматься скучно? Или трахнуть меня — еще одна цель его большой сексуальной охоты?

Или я единственная девушка, с кем он знаком в этом великом и ужасном городе? Его наставница. Проводник по Ночной жизни. Может, он просто цепляется за меня, потому что ему в этом жутком новом мире страшно одному?

Я сидела на заднем сиденье «Эльдорадо» и говорила, говорила. Мы встали у каких-то кустов, подальше от фонарей, хотя в городе настоящей темноты не бывает. Помню, что Рэнт был в своем синем рабочем комбинезоне, от которого воняло чем-то ядовитым. Звучит не очень романтично.

Шот Даньян: Я не только выдаю всяким идиотам напрокат отстойные «пики», но и сам иногда подключаюсь, чтобы быть в курсе новинок. Последние пару недель от дистрибьюторов шел сплошной брак. Смотришь «пик» с десертом, и вдруг дорожка вкуса отключается. Толстый ломоть шоколадного торта превращается в липкую жирную кашу. Пахнет шоколадом, но во рту просто вязкая текстура. Однажды дома во время комендантского часа я включил свой любимый порно-«пик». Но ни одно влагалище вообще не пахло. Дело было не в транскриптах, а в моих мозгах.

Эхо Лоуренс: Рэнт сидит и смотрит на меня, пока я не замолкаю. Он тоже молчит — столько, что два раза бы переключился светофор, а потом спрашивает:

— Что ты вчера ела на завтрак?

Мимо не проезжают машины. Улица пуста. Глаза Рэнта блестят в сумраке. Черных зубов не видно.

Вчера? У меня в морозилке одни блины, но в «Томмиз» я обычно беру котлеты с овощами и картошкой.

Я говорю:

— Кашу. — Потом: — Нет, погоди. Гренки... Нет... гренки с корицей...

Рэнт скользит рукой по сиденью и находит своими пальцами мои. Подносит мою руку к лицу, касаясь губами фаланг, нюхает, прикрыв глаза, и говорит:

— Ошибаешься. Вчера ты ела овсянку с кленовым сахаром и тыквенными семечками, ванильный йогурт и сушеную клюкву...

В десяточку.

Шот Даньян: Почти все «пики» — дерьмо по сравнению даже с самыми скучными автосалками. Всю ночь напролет сидишь в машине в компании, слушаешь музыку, что-то жуешь — и слегка щекочешь себе нервишки. У тебя секретная миссия — встретить новых людей. Реальных. Ты путешествуешь в никуда.

И все-таки я подключаюсь к «пикам» с тех пор, как мне надели подгузники. Есть такие, для развития младенцев. Я полдетства просидел с нянями из транскриптов. Я скриптохудожник. Если я не могу подключиться, я как слепой художник или глухой музыкант. Это не кошмар, это вообще за гранью!

Эхо Лоуренс: Рэнт поднес мою руку к моему лицу и сказал:

— Понюхай.

Я наклонилась, но услышала только запах собственной кожи, мыла, пластмассовый запах старого лака для ногтей. Инсектицидный запах Рэнта.

Рэнт зарывается носом в мои волосы, прикладывает губы к шее под ухом, нюхает и говорит:

— Что ты ела на ужин две ночи назад?

Наши пальцы переплелись. Его дыхание на моей шее. Он меряет мой пульс губами и теплым, мокрым кончиком языка.

Я говорю:

— Индейка? Лазанья?

Рэнт жарко дышит мне в ухо:

— Тако с салатом.