Служить в наземном штабе в качестве живого символа успеха и знамени для обывателей (и наверняка в будущем — мишени для насмешек сослуживцев) Виктор не хотел категорически. Все-таки вольная жизнь серьезно изменила его характер и подорвала с детства вбиваемую дисциплину. А вот космос — это уже интереснее, тем более что на Земле он лишился того, что в избытке имел в той, прошлой жизни: ветра в ушах, чувства опасности, постоянного адреналина в крови. Но, с другой стороны, на некоторое время он станет для всех, включая Кошкина, обузой именно вследствие своей неопытности. Да и, по чести говоря, бумажки Виктор ненавидел. Поэтому он лихорадочно искал другую возможность. Кошкин, надо сказать, его понял и посоветовал Виктору на некоторое время исчезнуть из под пристального взгляда и журналюг, и сослуживцев. Последнее было тем более актуально, что как-то очень скоро после их триумфального возвращения аж два адмирала слетели с должностей, причем оба они были еще не старыми и в отставку пока не собирались. А ведь у каждого адмирала — своя группа поддержки, и, связав их отставку со своим возвращением, Виктор аж испугался, представив количество вновь обретенных врагов.

Виктор тогда в ситуацию въехал незамедлительно, взял отпуск, благо накопилось за эти годы изрядно, собрал манатки (ну да нищему собраться — только подпоясаться) и дернул на родину, к матери. Мать, конечно, он сразу по возвращении на Землю навестил, но то было недолго, сутки примерно — высокое начальство ждать не будет. А тут приехал аж на два месяца — демографическую ситуацию улучшать, как смеялся потом Айнштейн. Да уж, дома он был героем, не тем надутым пацаном, что хвастался необмятым мундиром пять лет назад, а именно героем, которого воспринимали не только девчонки, но и видавшие виды мужчины и даже старики. Вместо мальчишеского задора — спокойная взвешенность в словах и в движениях, лицо — тоже всегда спокойное, не дающее понять, что за мысли крутятся в голове, глаза… Глаза — отдельный разговор. Как-то ему сказали, что у него глаза убийцы. Виктор только усмехнулся тогда, но позже долго думал и понял, что имел в виду говоривший. Глаза, которые ничего не выражают, глаза убийцы и есть. И оттаивают они только в разговоре с матерью, сестрой да на могиле отца, которого свалил инфаркт, когда сын пропал вместе со своим злополучным крейсером. Он тогда долго сидел с матерью в полутемной комнате, рассказывал обо всем… И мать все поняла, положила его голову, как в детстве, себе на колени, гладила по волосам, шептала что-то успокаивающее. Так он и уснул тогда, но утром почувствовал, что стало легче, перестали сниться ночами странные и страшные сны и не нужна была больше водка, чтоб забыться.

Через два месяца, когда Виктор вернулся в столицу, перед Кошкиным был уже совсем другой человек. Пребывание дома оказалось лучше всяких курортов, и теперь это был уже не тот усталый и затравленный, рано начавший седеть ветеран и даже не любознательный и раздолбаистый лейтенант, которого он знал до полета. Перед адмиралом стоял молодой, здоровый мужчина с веселым блеском в глазах и вечной готовностью к авантюрам. Тот, кто на уши ставил не самые маленькие королевства и чьим именем одни называли детей, а другие их пугали. Одним словом, человек, который как раз и был ему нужен.

И вот теперь, после длинного вступления в кухонном разговоре под плюшки, Кошкин и перешел к вопросу, который Виктора должен был заинтересовать. И заинтересовал ведь — знал старый котяра, на что давить и чем соблазнять. Пожалуй, Мефистофель рядом с ним смотрелся бы если не учеником, то максимум на равных.

А предложение было и вправду интересное. Итак, что имеется? Имеется исследованный мир у черта на куличиках, причем удержать этот мир, мягко говоря, затруднительно. Если быть до конца честным и откровенным, дальняя разведка России да и других стран давно уже себя изжила.