|
Обычный пехотный прапорщик. Умом ли, иными ли какими талантами, он выбился в офицеры из нижних чинов, это теперь уже вряд ли кто-то сможет сказать, однако о своем социальном происхождении не забыл, и когда в октябре 1917-го грянула Революция, ее поддержал. Не подозревал тогда еще прапорщик Андрей Кудрин, что именно из-за своего офицерского прошлого уже через двадцать лет превратится он из героев, проливавших кровь на полях Гражданской за благо трудового народа, в «неблагонадежный элемент», во врага того самого народа, за который насмерть рубился с белогвардейцами. Не знал, что, выступая на стороне восставших, тем самым «втирался в доверие с целью вредительства», что в званиях рос затем не по заслугам, а исключительно как «участник контрреволюционного заговора». И о том, что на три разведки разом работает, тоже не знал.
Мать Генки, как «пособницу», забрали вместе с отцом, да вместе с ним же к стенке и поставили. Ну, а Генка… То ли не поднялась рука у следователя на несмышленого пацана, то ли заступники из друзей отца, решившие о сыне порадеть, сыскались, то ли еще случилось что — но отправили Генку в детский дом. На Кавказ, от столицы подальше. Там и обитал Генка Кудрин последние три года. Плохо ли, хорошо ли… Зато живой. Клеймо «сын врага народа», конечно, никто не отменял, и парень понимал, насколько трудно ему придется в жизни, когда придет время выйти из приюта, но в детском доме он был не единственный такой, так что рукоприкладства от более сильных воспитанников ожидать не приходилось: любого задиру враз бы толпой замяли, появись в его придирках хоть намек на судьбу родителей. По иным другим причинам — запросто, вплоть до глупого «В морду получить заказывал? Нет? Ерунда, оплачено!» Впрочем, жизнь не была такой уж беспросветной. Пускай жилось голодно, пускай силенками он не удался в отца — при недоедании-то и не удивительно, — зато рос жилистым и выносливым. Нет, не был он мальчиком для битья. Остервенело отбиваясь, вместо того чтобы стерпеть несколько пинков и затрещин, был он несколько раз изрядно бит… и оставлен в покое со словами: «Ну его на фиг, блаженного. Еще до смерти пришибем». Хотя на самом-то деле причиной тому была насквозь прокушенная ладонь одного из вожаков. «Вот так мы и жили, спали врозь, а дети были», — прокомментировал все сказанное парень, ввергнув Бюнделя в ступор — тот попросту не знал, как это перевести. А потом был страшный день, третье марта, когда на Батуми с небес начали сыпаться бомбы, осколки зенитных снарядов и сбитые самолеты. Какие объекты были приоритетными целями для англо-французских пилотов, Генка, конечно же, не знал. Знал он другое: и бомбы, и сбитые машины упали по большей части на жилые дома. Город затянуло дымом пожаров, с которыми не справлялись команды брандмейстеров, люди растаскивали завалы, пытаясь вытащить уцелевших под ними родных — да хоть бы и не спасшихся, хоть бы и просто тела своих близких, — и гибли под обрушивающимися конструкциями, уцелевшими, стоящими после взрыва, но державшимися, что называется, «на соплях». Власти страны оказались готовы к отражению агрессии. А вот к устранению последствий агрессии, мягко говоря, — не очень. Ко всем прочим бедам, на Кавказе, многие районы которого и так числились живущими при Советской власти лишь номинально, вдруг оказалось множество этой самой властью, да и просто представителями других народов, а то и тейпов, обиженных и угнетаемых. И если в Крыму и на Украине хотя и начали изредка постреливать, но в целом жить там оставалось можно, то Кавказ полыхнул. Откуда только оружие-то взялось? Откуда — этого, Генка, конечно же не знал. Зато отлично знали в организации «Прометей», чутко направляемой британской SIS, французским Вторым бюро Генштаба и польской «Экспозитурой». |
