|
Будешь спасать без сна и отдыха, пока сам от голода и недосыпа не откинешь копыта. Эта мудрость позволяет нам терпеть трамвайных хамов, отворачиваться от наглецов, оскорбляющих женщин на улице, обходить стороной драку, где трое бьют одного. Вздохнув, я повернул коня в их сторону, сказал негромко: — Бобик, сидеть!.. А вы, герои, оставьте женщину в покое. Ударивший женщину вскинул голову, крепкий такой братан, самая древняя и вечная порода. Узкие глазки под нависающим лбом неандертальца сумели как-то выпучиться. — Эй, благородный... а тебе не всё равно? «Вообще-то всё равно», — ответил я мысленно, но вслух из меня что-то сказало: — Ты меня слышал. Потому повторять не стану. Он смотрел оценивающе, на лице проступило недоумение. Оглянулся на дружков, их четверо, я один. И хотя бывают случаи, когда один побивает десятерых, но это если колдун или огр, а я не выгляжу ни тем, ни другим. Но всё-таки он недаром вожак, такие стремятся к победе, а не к драке, сказал властно, чуть повысив голос: — Вот что, рыцарь. Ты ведь рыцарь? Езжай дальше. Второй, ухмыляясь, грубо схватил женщину за волосы. Не меняя выражения лица, я выхватил меч. Блеснуло лезвие, отрубленная кисть повисла на женских волосах, а бандит тупо уставился на обрубок, откуда сразу в три струи брызнул темно-красный поток. — Последнее предупреждение, — произнес я тем же голосом, хотя сердце уже колотится, а страх холодит кожу в ожидании неприятностей. — Дальше буду снимать головы. Браток заорал, стал хватать обрубок другой рукой, остальные ошалело смотрели то на меня, то на калеку. Тот наконец повернулся и побежал по улице, задевая стены. Женщина в испуге тряхнула головой, рука отцепилась и упала на землю. Оставшиеся братки заворчали, но начали отступать, не сводя с меня взглядов. Один прорычал: — Ты дурак... Не знаешь, с кем связываешься... — Знаю, — ответил я. Браток вытаращил глаза. — Знаешь? А ты... кто? — Человек, — ответил я. — А ты — говно. Он отступил еще, злобная улыбка заиграла на губах, и всё так же, не сводя с меня горящих злобой глаз, прорычал: — Ты дурак, чужестранец. И тебе конец. Это мы здесь хозяева. Он кивнул своим, все разом повернулись и бросились прочь. Женщина вскинула голову, я только сейчас рассмотрел ее лицо: покрытое ровным загаром, темные, как спелый терн, глаза, такие же темные и широкие брови, почти сросшиеся на переносице, недлинные черные смолистые волосы. Она смотрела с испугом и надеждой, я кивнул, молча объясняя, что всё конечно. Она сказала торопливо: — Спасибо, добрый господин!.. Вы очень великодушны. Я отмахнулся: — Пустяки. — Но не для нас, — сказала она. — Пусть Господь воздаст вам, ибо не в моих силах отблагодарить вас. Я перекрестился и сказал громко: — Возможно, это Господь и надоумил меня проехать именно этой дорогой и в этот час, чтобы моей рукой покарать злодеев? Среди собравшихся зевак пронесся легкий заинтересованный говорок. Я свистнул Бобику, по обе стороны поплыли дома, улица послушно ведет в направлении порта. За спиной народ оживленно обсуждал случившееся, но я выехал на другую улицу, здесь другой люд, хотя всё те же лавки, распахнутые двери кабаков, таверн, а также заведений с красными фонарями... Что-то, на мой взгляд, их слишком много. Да и не должны вот так в центральной части. Обычно эти дома прячутся на окраине. А так как это портовый город, то все должны быть там, в порту, или рядом. Навстречу посреди улицы идут двое стражников. Громко топают, даже нарочито громко, как мне показалось. Перед ними расступаются. Оба рослые, в неплохих доспехах: один в добротной коже, а второй, что постарше, и вовсе в железном панцире и металлических налокотниках и наколенниках. Завидев меня, остановились, хотя я вроде бы еду спокойно и тихо, никого не задевая. |
