|
Он прямо помешан на них. Ему и женщин не надо. К вашему счастью, он тоже где-то здесь. – Пойду поищу, – сказал я, – кстати, граф… извините, что не за любовь спрашиваю, мне интересно другое… – Спрашивайте, маркиз. – А чем вы занимаетесь в свободное от волочения за бабами время? Он посмотрел на меня с укором. – Маркиз, маркиз… Вашу бестактность извиняет только ваша простота. Это волочение, как вы изящно назвали сей изумительнейший процесс, и есть смысл нашей жизни. И цель существования. И всего бытия. А чем заниматься еще? – Простите, – повинился я, – что-то в самом деле я не туда. Действительно, что еще делать? Бернард Шоу, старый козел, почти до ста лет доволочился… И ни о чем, кроме баб, не говорил и не писал. – Не слыхал о таком, – сказал Эйсейбио завистливо. – Но пример достоин восхваления. Так что учитесь, маркиз! Запоминайте первое правило, чем мы отличаемся: мужчина слушает ушами, женщина – глазами. Мы – чтобы понять, что нам говорят, женщина – чтобы понравиться тому, кто с ней говорит. К нам подошли Водемон и Гаррос, слушали, похохатывали, а когда граф закончил, Гаррос сказал ревниво: – Маркиз, маркиз! Не слушайте сэра Эйсейбио! Он ничего не смыслит в женщинах. Дамам из общества он предлагает деньги, продажным девкам посвящает стихи… – И, что самое удивительное, – вставил Водемон язвительно, – всегда имеет успех. Гаррос скривился. – Это и удивляет. Хотя я зарекся удивляться. Правда, поэты воспевают достойное удивления, а не доверия… – А я всегда удивляю сам себя, – заявил Водемон. Он оглянулся на приближающуюся леди Элизабет с ее свитой, договорил с поклоном: – Это единственное, ради чего стоит жить. Если не считать, конечно, внимания леди Элизабет. Леди Элизабет победно улыбалась, встреченная очередным комплиментом. Ее прекрасные глаза, что вроде бы должны просто таращиться в прекрасную даль, давая всем возможность любоваться и восхищаться ими, тем не менее быстро и цепко оглядели меня с головы до ног. Я поцеловал ей руку, не попытавшись задержать пальцы чуть дольше положенного или сделать вид, что собираюсь пойти с поцелуями по руке вверх и дальше, дальше, отступил на шаг со скромным видом провинциала. Скромным, но не стеснительным, стеснение – признак тонкой организации. – У вас нездешнее сложение, маркиз, – заметила она дразнящим тоном. – Вы в самом деле какой-то медведистый! Лорд Шуй подобострастно хохотнул. – Вы мне льстите, – ответил я. Она вскинула брови. – Вы это приняли как комплимент? Лорд Шуй снова хохотнул, а Гаррос растянул губы в ядовитой усмешке. – Конечно, – ответил я. – Медведь не зря на гербе вашего дома. Разве павлины были бы лучше? Она покосилась на разряженных лордов, на Гарроса и Эйсейбио, перевела взгляд на себя. Теперь ее глаза стали сердитыми. – Боюсь, маркиз, медведей уже не осталось в наших краях. Это все в прошлом. Я покачал головой. – Но я здесь. Она сказала саркастически: – Вы – прошлое! – Я хорошее прошлое, – ответил я грустно. Она победно усмехнулась и прошла мимо, окинув меня взглядом свысока. И хотя я почтительно склонился в поклоне, но почудилось, что ей для такого взгляда пришлось привстать на цыпочки. Граф Цурский, которого я заметил как приехавшего на самых красивых конях, и здесь не очень-то по бабам: на заднем дворе упражняется с учителем фехтования. |
