Изменить размер шрифта - +


Я отступил на шаг, снова поклонился, учтиво и деревянно, ломая себя для каждого движения. Леди Беатриса отвернулась, я смотрел, как

поднимается без прежней легкости, каждая ступенька дается с великим трудом, хрупкая женщина борется со своим инстинктом, требующим

спрятаться за широкой мужской спиной или юркнуть к нему в нагрудный карман и устроиться там в уюте, подогнув лапки и сладко посапывая,

чтобы выглядывать лишь время от времени в ожидании, когда супруг и повелитель почешет пальцем спинку.

Наши взгляды встретились в последний раз, когда она уже села и протянула руку, чтобы закрыть дверцу. Миг длился вечность, мы оба понимаем,

ради чего приносим в жертву любовь, обоих это наполняет гордостью и… горькой печалью потери.

Рыцари стоят в молчании, никто не шевельнется. Всяк понимает, что поступать так, как поступаю я, – удел паладинов, но не простых рыцарей.

Даже понять паладина бывает трудно, а уж принять сердцем – нормальному мужчине практически невозможно. Только в песне можно упомянуть то

или иное деяние паладина, но для песни человек и сам подтягивается, настраивается на Высокое, тогда лишь поступок паладина становится

понятен и даже близок.

Но песня заканчивается, и чудесное обрывается. Все понимают, что Высокое – это Высокое, а жизнь – это вот то, что происходит с нами

ежедневно. Только паладины могут в Высоком всю жизнь или хотя бы долго, а простой рыцарь если даже раз в жизни испытает этот миг высокости

– то все его дальнейшее существование озарено этим мигом чистоты и святости.

Повозка проехала под острыми зубьями железной решетки, за нею скрылся из виду и десяток воинов арьергарда. Я тяжело вздохнул, вот и еще

одна потеря, повернулся к своим молчаливым рыцарям. Одни отводят взоры, другие преданно смотрят в глаза. На их лицах читается, что пойдут

за мной куда скажу, или даже по моему слову, куда бы я ни велел.

– Спасибо, – выдохнул я. – Спасибо… за понимание. А теперь займемся обустройством. Нам здесь зимовать… надо приготовиться.

– Вопреки видимости, – проговорил барон Альбрехт негромко, – именно зима – пора надежды. Мужайтесь, сэр Ричард!

– Зима – лучшая пора, – безапелляционно заявил сэр Растер. – Только зимою, сидя у печки, сочиняются лучшие майские песни.

– Спасибо, – повторил я. – Если что, я у себя.

Поднимаясь по лестнице, я чувствовал на спине сочувствующие, хоть и малость недопонимающие взгляды.

Вслед отъехавшей леди Беатрисе ударили морозы. Барон Альбрехт посмотрел на мое лицо и поспешно заверил, что лично распорядился насчет того,

чтобы снабдить ее теплыми одеждами. Он здешнюю погоду знает, снега не будет еще девять дней.

– А сколько до Скворре? – спросил я.

– Земля подмерзла, – напомнил он, – а это значит, повозка сама побежит!

– За десять дней будет там?

– За неделю, – уточнил он. – Если колесо сломается, то с ней какой эскорт, вспомните! А пару колес, кстати, я сам положил в запас.

Новеньких!

– Спасибо, барон.

– Это и в моих интересах, – напомнил он, хмурясь, словно моя благодарность неуместна.

В самом деле, мелькнула виноватая мысль, благодарю, как чужого. А он уже свой, даже зимовать остался, хотя у него есть свое прекрасное

имение, свой замок и свои земли. И явно получше обустроенные, чем это убожество.

– Вы все замечаете, – сказал я, – как вам только и удается? А я все еще растяпа.

Он сдержанно улыбнулся.
Быстрый переход