Он все еще шагал взад и вперед по комнате, а я сидела у стола. Неожиданно я сказала:

— Послушай… да остановись ты… я должна сказать тебе одну вещь.

— Что такое?

— С некоторых пор я чувствую себя неважно… на днях я пошла к врачу… я беременна…

Он остановился, посмотрел на меня и повторил:

— Беременна?

— Да… и я твердо уверена, что ребенок твой.

Мино был умен, и он тотчас же прекрасно понял, чтó побудило меня сделать это признание, хотя, конечно, не мог догадаться об обмане. Он взял стул, сел возле меня, ласково погладил по щеке и сказал:

— Полагаю, что это и есть самый главный довод, самый убедительный довод, который должен заставить меня забыть все, что произошло, и жить дальше… не так ли?

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила я, делая вид, что не понимаю его слов.

— Я превращаюсь в pater familias, — продолжал он, — и то, чего я не желал делать ради твоей любви, теперь я обязан буду сделать, как обожаете говорить вы, женщины, ради этого создания.

— Поступай как знаешь, — сказала я, пожав плечами, — я сказала только потому, что это правда… вот и все.

— В детях, в конце концов, — продолжал он рассудительным тоном, будто думал вслух, — быть может, заключен весь смысл жизни… многие люди, почти все, и не требуют большего… ведь дети служат прекрасным оправданием… позволительно даже красть и убивать ради детей.

— Но кто тебя просит красть и убивать? — перебила я его с негодованием. — Я хочу только, чтобы тебя это радовало, если не радует — что поделаешь.

Он посмотрел на меня и снова ласково погладил по щеке:

— Если ты довольна, то и я доволен… А ты довольна?

— Я да, — уверенно и гордо ответила я, — во-первых, я люблю детей, а во-вторых, это твой ребенок.

Он рассмеялся и сказал:

— А ты хитрая…

— Почему хитрая… велика хитрость забеременеть!

— Действительно не велика… но признайся, что в такой момент, при таких обстоятельствах это смелый ход… я беременна, итак…

— Итак?..

— Итак, ты обязан смириться с тем, что сделал, — неожиданно закричал он, вскочил на ноги и замахал руками, — итак, ты должен жить, жить, жить!

Невозможно передать, каким тоном он произнес эти слова. Сердце мое сжалось от боли, а глаза наполнились слезами. Я прошептала:

— Поступай как знаешь… если хочешь, оставь меня, да я и сама могу уйти.

Он, видимо, раскаялся в своем поступке, подошел ко мне и, приласкав, сказал:

— Прости меня… не обращай внимания на мои слова… думай о своем ребенке, а обо мне не беспокойся.

Я взяла его руку, провела ею по своему лицу и, оросив ее слезами, прошептала:

— О Мино… как же я могу не беспокоиться о тебе?

Мы долго молчали.