– А эта плакучая ива почему не плачет? А эта ель почему совсем не растет? А этот ливанский кедр даст наконец кедровые орешки или нет?

– Хватит, хватит! – умолял его Фортунино со слезами на глазах.

– Хватит? – вскипел синьор Мамбретти. – Действительно хватит возиться с тобой и твоим маэстро Верди! Ты уволен! Можешь получить деньги в конторе.

Теперь вместо плакучей ивы плакал Фортунино. И это было очень некстати, потому что слезы застилали ему глаза, и он не видел, куда надо идти за деньгами, все время попадал не в ту дверь, и его отовсюду выгоняли.

– Завтра я приду посмотреть на вас! – крикнул синьор Мамбретти, обращаясь к деревьям, кустарникам и цветам своего сада. – И горе вам, если вы не возьметесь за ум! Всем поставлю двойки по поведению!

Настал вечер. Пришла ночь (как раз в тот момент, когда ей и положено, – ни минутой раньше, ни минутой позже). Сад укрылся в темноте и замкнулся в тишине. Но под землей, где корни, переплетаясь, уходили на разную глубину, возник таинственный сговор. Растения договорились приступить к действиям. Не надо думать, что они – существа неодушевленные. Они очень даже могут постоять за себя.

Всю ночь переговаривались под землей корни, и им не мешали ни беготня мышей, ни кроты, ни черви.

Утром синьор Мамбретти пришел в сад, полный самых твердых намерений, гордо осмотрелся и прежде всего направился, конечно, к розе.

– Ни одного цветка, – отметил он. – Отлично. Так и должно быть. А я, выходит, дурак, способный только болтать языком. Или, быть может, я говорю по-турецки? Так вот, ты ошиблась, дорогая! Еще никто никогда не мог устоять передо мной.

Говоря так, синьор Мамбретти угрожающе взмахнул своим хлыстом и двинулся к розе, собираясь проучить ее. Но едва он сделал шаг, как запнулся о корень, который выставила в этот момент из-под земли ива. Чтобы не упасть, он ухватился за розовый куст, и тот всадил в него длинный, как кинжал, шип, который глубоко процарапал ему руку. Ель, даже не обращаясь за помощью к ветру, стала сильно раскачивать верхние ветки и сбросила на него свою самую тяжелую – с полкилограмма – шишку. Она раскололась, орешки высыпались на землю, тут же прибежала белочка и собрала их.

Синьор Мамбретти упал и сердито закричал на ель:

– Бессовестная! Вот погоди, я тебе еще покажу!

Тогда ель сбросила ему на голову другую шишку. Затем третью. Четвертую – еще больше. Синьор Мамбретти пустился наутек. И этим тотчас же воспользовался кипарис. Своей самой низкой веткой он подставил ему ножку. Мамбретти снова оказался на земле, теперь уже на лопатках. Грушевое дерево, не имея возможности сделать что-то другое, метнуло ему в глаза дохлую цикаду.

– Так это, выходит, заговор! – вскричал синьор Мамбретти. – Вооруженное восстание! Бунт!

Вместо ответа сосна зашвырнула ему в рот горсть иголок. И синьор Мамбретти долго выплевывал их.

– Я еще покажу вам! – снова закричал он, как только смог произнести хоть слово. – Я искореню вас, как пырей! Раскромсаю на мелкие кусочки и сожгу на костре! От вас не останется даже семян!

Тут акация протянула свои ветки и схватила его за горло, словно хотела задушить, но ограничилась тем, что заставила его замолчать и не отпускала, пока микоза щекотала его под носом.

Наконец синьор Мамбретти вырвался из ее объятий и убежал, крича:

– На помощь! На помощь! Фортунино!

– Меня здесь нет! – ответил Фортунино, который любовался спектаклем, сидя верхом на ограде.