Джано

Мне трудно включить в мою книгу (а ведь хотелось бы!) серию граффити, которые придали бы смысл «бродячим» настроениям, выплескивающимся на стены города. Иногда в этих надписях чувствуются обычные анархические выпады, но всегда выражается недовольство молодежи, отчаяние и ярость, направленная против всех и вся, ярость, леденящая сердце. Кто знает, сколько в них скрытой взрывной энергии, а может, это всего лишь летучий «синдром спрея». Какая же путаница вырисовывается на городской штукатурке, если мы соглашаемся со смелым лозунгом «Sex Mix», провозглашенным с помощью пурпурной краски на одной из стен пьяцца Эуклиде (участок, отмеченный зеленым цветом в моем проекте сноса зданий). Может быть, мне следует включить в книгу интерпретацию такого явления, как граффити? Да нет, наверное, правильнее будет оставить надписи в покое, всякий раз возлагая на читателя-постмодерниста бремя анализа настенной герменевтики Так, например, трудно сочетать надписи об этике и банках с сообщением крупными буквами: «Бог есть», что в действительности означает не существование Бога, а наличие героина.

А вот еще проблема. Что мне делать с Занделем? Как строить текст? Я уже дошел до двухсотодиннадцатой страницы и, начиная примерно с сотой, то есть после возвращения Занделя из Нью-Йорка, он у меня неизлечимо болен, чуть ли не умирает. Нельзя злоупотреблять терпением читателя, который ждет его смерти с того момента, когда он перестал у меня действовать как персонаж, а превратился в больного, и только. Придется решить эту проблему, особенно если я найду издателя, готового опубликовать мою книгу. Однако так вдруг убить Занделя в этой части книги (даже если я назвал его Дзурло) мне кажется преступлением против друга. Даже если дружба понемногу угасла (чуть было не написал обескровилась) с тех пор, как Зандель болен и отказывается видеть друзей. Не могу сказать, что мне не нравится персонаж, стесняющийся своей болезни, но не знаю, до какой степени он понравится читателю.

Между тем в действительности мне так жалко бедного Занделя; жалко проведенного с ним времени, когда он ухаживал за Клариссой, пробуждая во мне наряду с ревностью легкое светски-эротическое волнение. К сожалению, как персонаж он ведет себя очень плохо, и я действительно не знаю, какое принять решение.

Сколько проблем, какой стресс — писать роман. Я должен возблагодарить небо за то, что стал урбанистом и никто не заставляет меня быть писателем. Однако, поскольку я уже исписал столько страниц, придется двигаться дальше, потому что в конечном счете, честно говоря, я сделал открытие: исписывая страницы, я развлекаюсь, хотя развлечение сопряжено и с трудом, и со стрессом.

Кларисса

Не знаю, как и сказать: поездка в Барселону показала мне, что Луччо меня не удовлетворяет, только я не пойму, отчего все не так. Мы выделываем долгие и сложные кульбиты в постели, «нарушение правил» продолжается главным образом с тех пор, как я уговорила его заниматься любовью нагишом (с Луччо у меня появляется тяга к самой извращенной эротике, я сделала открытие, что каждая дырка в теле может приносить наслаждение). Но мне этого мало. Не хватает волшебства, таинственного искусства слова (красивого голоса уже недостаточно), тепла, которое нас окутывает, наполняя пространство вокруг нас, — в общем, счастливого сочетания элементов, необходимых в любовной связи.

Вместе мы никогда не увидим радугу.

Вот так. Луччо груб и лаконичен. Во время полета в Барселону он не сказал мне почти ни слова, а когда он что-то говорит, то слова его, кажется, сказаны для того, чтобы их забыли.