— Сладкие апельсины!

Покупатели, взглянув на меня, пугались и шли прямехонько к соседней тележке.

В один прекрасный день мой грубый нрав очень меня подвел. Около моей тележки остановился низенький щеголеватый паренек. С ним была женщина, выше его раза в два. Он стал разглядывать мои апельсины, не зная купить их ему или нет.

— Замечательные апельсины, — повторял я с отвращением, а он перебирал их и качал головой.

Стоящая рядом с ним бабища могла бы быть его матерью, и это решило дело. Потому что, бросив взгляд на прекрасную статую Эуниче, этот сукин сын сразу же направился к ней. Я вышел из себя и, схватив его за руку, сказал:

— Тебе не нравятся мои апельсины? Тебе больше нравятся те? Я скажу, почему они тебе больше нравятся… Потому что твоя баба похожа на слона, а эта девушка пришлась тебе по вкусу… Вот почему.

И пошла перепалка. Он кричал:

— Прочь руки, а то набью морду!

Я отвечал, помахивая бутылкой:

— Попробуй только и узнаешь, где раки зимуют!

Вокруг нас собралась толпа. В конце концов появилась полиция и нас растащили.

Когда все кончилось, я обратил внимание на два обстоятельства: во-первых, я разозлился больше из ревности, чем из соображений конкуренции; во-вторых, в происшедшем скандале Эуниче в какой-то мере встала на мою сторону, заявив полицейским, что она ничего не видела и знать ничего не знает.

Словом, я влюбился в Эуниче или, вернее сказать, понял, что влюблен в нее. Улучив момент, когда матери не было рядом, я сказал ей об этом со свойственной мне грубой откровенностью. Эуниче это ничуть не удивило; подняв от вязанья глаза, она очень просто сказала:

— Ты мне тоже нравишься.

Посмотрели бы вы тогда на меня! Услышав эти четыре словечка, я схватил тележку за оглобли и помчался по набережной, горланя какую-то песню. Прохожие решили, что я с ума сошел. Но я не сошел с ума, а просто очень обрадовался. Впервые я услышал от женщины такие слова и был уверен, что покорил ее. Но в тот же вечер во время свидания у моста Витторио, когда после обычных разговоров я попытался взять ее за талию и поцеловать, мне пришлось убедиться, что до этого еще очень далеко. Она позволяла себя обнимать, но была словно неживая: руки ее висели, как плети, тело обмякло, а ноги подгибались. Как я ни старался, мне так и не удалось поцеловать ее в губы, поцелуи мои попадали либо в щеку, либо в шею. После этого вечера мы встретились еще несколько раз, но результат был все тот же. Наконец, потеряв всякое терпенье, я спросил у нее:

— Скажи мне, пожалуйста, для чего мы встречаемся?

— Ты слишком груб, — ответила она. — С женщинами надо быть деликатнее. Ты ведешь себя со мной так же, как торгуешь апельсинами: ты хотел бы всего добиться силой.

Я ответил ей:

— Что-то я тебя не пойму, но я готов на тебе жениться… Поженимся, а там разберемся.

Но она покачала головой:

— Чтобы жениться, надо любить, а я тебя еще не люблю… Ты должен добиться моей любви деликатностью. Будь деликатным, и я тебя полюблю.

Одним словом, она до того меня запугала, что теперь я больше не осмеливался взять ее за талию. Из-за этой деликатности мы стали как брат и сестра: изредка лишь поглажу ей руку. Мне, правда, казалось все это каким-то неестественным, но она так дорожила моей деликатностью, что в конце концов я решил, что неправ и ничего не понимаю в любви.

Однажды вечером, хотя Эуниче не назначила мне свиданья, я прогуливался в районе виа Джулья, улицы, на которой она жила.