Он посмотрел на меня, пораженный, покачал головой, потом сказал:

— Ну, что ж… Видно, нет уже на свете воспитанных людей. — И он вернулся к своей дочери.

Вокруг нас поднялся возмущенный ропот. Кто-то сказал:

— Хорошенькое дело… спорить со старым человеком… Уж хоть бы с возрастом посчитался.

Какой-то юноша встал и уступил девушке место:

— Синьорина, прошу вас, садитесь, — и посмотрел на меня с вызовом.

Я ничего не сказал, но весь кипел от злости, я был зол не столько на юношу, который, в конце концов, лишь показал свою воспитанность, сколько на Пину. Так, в молчании, под недобрыми взглядами всех пассажиров, мы с божьей помощью добрались до Остии.

На набережной я сказал Пине:

— Имей в виду, роль нахала мне вовсе не нравится… Все смотрели на нас со злобой и были правы.

— А мне на всех наплевать! Захотела сесть и села.

Мы подошли к купальням. Господи Иисусе, сколько народу! С каким трудом мы пробирались между голых тел, лежавших на солнце: буквально некуда было ступить. Служитель при купальнях предупредил нас, что нам придется устроиться в одной кабине с какими-то людьми. Пина нахмурилась, но ничего не сказала. Мы подошли к кабине. Она была занята семейством: отец и мать, оба толстые и пожилые, и двое детей — хорошенькая девушка, тоненькая, как тростиночка, и смуглый юноша лет двадцати. Они оказались очень милыми людьми и тотчас же наперебой принялись приглашать нас: пожалуйста, устраивайтесь, входите. Пина, которой не понравилось, что она должна делить с кем-то кабину, резко ответила:

— Мы и без вашего приглашения устроились бы.

Все четверо раскрыли рты от изумления. Девушка ехидно заметила:

— Какая принцесса пожаловала!

Пина оставалась некоторое время в кабине, а как только она вышла, раздался крик девушки:

— Мое платье!

Я увидел, что Пина, чтобы повесить свои вещи, бросила платье девушки на стул, скомкав его. Девушка вошла в кабину, взяла свое платье и повесила его поверх вещей Пины. Тогда Пина схватила ее платье и бросила на землю:

— Я не желаю, чтобы эти тряпки висели на моих вещах.

— Поднимите мое платье! — сказала девушка дрожащим голосом.

— Да ты, деточка, просто дура… И пальцем не пошевелю.

— Нет, вы поднимете!

Они стояли друг против друга, как два молодых петушка, и обе были очень хороши. Родители вскочили. Мать сказала:

— Как пришла, так только и знает, что скандалить.

Отец ворчал:

— Что это за манеры… Куда мы попали?

На этот раз я понял, что Пина зашла слишком далеко. Я вошел в кабину, поднял платье и спросил у девушки:

— Синьорина, куда прикажете его повесить?

Девушка, смягчившись, сказала, чтобы я повесил его на платье матери. Так я и сделал. Потом я закрылся в кабине и переоделся. Когда я вышел, то увидел, что Пина направляется к морю вместе с братом девушки. Они разговаривали и смеялись. Я понял, что Пина обозлилась за то, что я поднял платье, и хочет наказать меня. Но я все-таки подошел к ним и предложил:

— Пина, пойдем искупаемся?

— Иди сам… я пойду с… между прочим, как вас зовут?

— Лучано.

— Я пойду с Лучано.

Я ничего не сказал и пошел купаться один. Они побрели по пляжу вдоль берега и скоро скрылись из глаз. После купанья я обсох на песке и вернулся к кабине. Семья уже сидела за столом, на котором было полно всяких свертков, и завтракала. В сторонке Пина листала журнал. Она спросила обычным голосом:

— Может быть, мы тоже поедим?

Я взял сверток с завтраком и сел возле нее на ступеньки кабины.