Из обрубка шеи ударил темный фонтан.
Сколь ни ужасной была эта картина, Катон даже не покривился, весь поглощенный старанием поточнее ударить и в то же время не дать себя зацепить. Теперь, когда инерция первоначального напора сошла на нет, обе стороны увязли в великом множестве схваток, мельчайшим деталям которых предстояло навеки запечатлеться в памяти тех, кому суждено было выжить. Центурион Бестия, с невозмутимым спокойствием укладывающий врагов в растущую перед ним груду тел, бледные лица товарищей на фоне раскрашенных жутко оскаленных физиономий. Все это четко отслеживалось и входило в сознание, но притом ничего в нем не задевало. На Катона вдруг снизошло некое, чуть ли не философское отстранение от реалий. Дрался он, не задумываясь, доверяясь инстинкту, впервые ощущая себя частью единого целого, каким являлся яростно противостоящий натиску варваров, не желающий покориться уготованной ему участи легион.
И все же римлян теснили, хотя левым когортам удалось создать что-то вроде колеблющейся прерывистой линии, растянутой вдоль обоза, и легат всеми правдами и неправдами старался ее укрепить. Двум правым когортам было приказано любой ценой оттеснить лучников в лес, чтобы лишить их возможности осыпать римлян стрелами. Уставшие бойцы отступали, их заменяли другие, а в мешанине повозок и громко ревущих животных трибуны спешно формировали последний резерв.
Веспасиан понимал, что при потере трети бойцов и подавляющем численном превосходстве противника исход у сражения может быть лишь один. В конце концов бритты сломят даже самую стойкую оборону. На какой-то момент он даже задумался, не отдать ли приказ своим людям рассеяться и удариться в бегство, но тут же выбросил из головы эту мысль. Основную массу бегущих неминуемо истребят, а на остальных откроют охоту. Нет, уж лучше стоять до последнего и погибнуть с честью и славой, забрав с собой множество вражеских жизней. Тогда, по крайней мере, будет спасена репутация легиона, а значит, и репутация Веспасиана, и его имя не поставят в один ряд с именем злосчастного Вара, много лет назад обрекшего свои три легиона на сходную участь в темных глубинах германских лесов.
Он кивнул трубачу. Тот мгновенно дал сигнал к отступлению, и шеренга легионеров отхлынула к гуще подвод и возков. Враг, ошеломленный этим маневром, замер, а римляне, повинуясь очередному сигналу трубы, приготовили копья.
— Бросай! — резко выкрикнул Веспасиан.
Восемьсот метательных копий взлетели в воздух и, сея смерть, обрушились на толпу полуголых, прихотливо раскрашенных дикарей. Судя по неистовым воплям, все они нашли цель, и римляне обменялись злорадными взглядами. Второй бросок оказался не менее смертоносным, чем первый, но на этом запас метательных копий иссяк. Легионеры выхватили мечи, дожидаясь, когда противник оправится и снова ринется в бой. Все понимали, что дело теперь подошло к последней, решительной рукопашной, и готовились дорого продать свою жизнь.
Спешившись, Веспасиан расстегнул пряжку плаща, и тот, соскользнув с него, упал бесформенной грудой на землю. Дежурный ординарец протянул ему щит, и легат, просунув под ремень левую руку, крепко стиснул металлическую скобу. Правой рукой он обнажил короткий клинок и, выпрямившись, протиснулся сквозь солдатскую массу, чтобы занять место в центре первой шеренги. Флавии не придется стыдиться за мужа. Он падет так, как повелевает ему воспитание и верность долгу. Лицом к врагу и с мечом в руке.
ГЛАВА 39
Стоя у подножия росшего на вершине холма огромного дуба, Макрон, запрокинув голову, смотрел сквозь листву.
— Ну?
— Ни хрена не разобрать, командир, — крикнул ему сверху Пиракс.
— Ты просто скажи, что ты видишь.
— Обоз точно вижу. Кругом народу как муравьев, а кто там да что — непонятно.
Выругавшись и в сердцах двинув кулаком по стволу, центурион подскочил и ухватился за нижнюю ветку. |