— Наконец-то! Отныне я — настоящий король!

Николя де Витри и его люди учтиво поклонились и громко ответствовали:

— Да здравствует Его Величество, король Людовик XIII!

Узнав об ужасной гибели своего фаворита, Мария Медичи побелела как мел. Едва сдерживая предательскую дрожь в голосе, она спросила, кто совершил столь зверское убийство.

— Это был маркиз де л'Опиталь, и так было угодно Его Величеству.

Как это ни удивительно, но королева-мать вовсе не собиралась лить горьких слёз по любимому итальянцу. Куда сильнее в тот момент её заботила собственная безопасность. Когда же её спросили, каким образом стоит сообщить эту трагическую весть Леоноре Галигаи, она только поморщилась и передёрнула плечами:

— Как будто у меня своих проблем мало! И ни слова больше о Кончини и Галигаи. Видит Бог, я сто раз убеждала их вернуться домой, в Италию!

Причина подобной сухости крылась вовсе не в скверном характере, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что королевой-матерью двигал острый, всеобъемлющий страх, перед которым меркли и блекли любые, пусть даже самые тёплые чувства. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, чем именно грозило для неё исчезновение Кончини с политической сцены. Мария Медичи знала: её правлению пришёл конец, власть ускользала от неё, как утекает сквозь пальцы песок, — стремительно и неумолимо. Кто-то скажет, что безвыходных ситуаций не бывает, смятение придаёт сил, а иной, может, вспомнит, что загнанная в угол крыса способна растерзать голодного кота, но на самом деле всё обстояло совершенно иначе. Ужас, невероятный, первобытный ужас, пронизывающий до мозга костей, охватил Марию Медичи. И в этом липком страхе, в этой кошмарной безысходности не осталось места ни для надежды, ни для любви… Полнейшее отчаяние убило в ней веру в счастливый исход событий. Позабыв о друзьях и близких, она лихорадочно пыталась придумать, как ей поступить. В конце концов она решилась обратиться к своему сыну. Однако тот остался глух к её просьбам и лишь передавал через своих камергеров один и тот же ответ: «Его Величество заняты». Словно больной в предсмертной агонии, что мечется в постели, не желая до конца признавать свой скорый конец, королева-мать плакала, умоляла, но всё тщетно.

— Передайте матушке, — говорил Людовик XIII, — что, будь я просто её сыном, я бы, несомненно, уважил её, но теперь я ещё и король, так что сам должен принимать решения в управлении своим государством.

Дух Марии Медичи был окончательно сломлен. В результате она даже передала через камергера следующее послание: «Дорогой сын, если бы я только знала о ваших намерениях, я бы сама отдала вам Кончини, предварительно связав его по рукам и ногам». Напрасно королева-мать полагала, что подобное признание поможет ей улучшить положение: вместо ответа от сына к ней явился небезызвестный капитан де Витри и объявил, что с этого самого дня ей запрещено покидать свою комнату.

Тем временем каменщики работали не покладая рук: они с особым тщанием заложили камнем все двери, оставив лишь одну — входную. Осознание происходящего ударило Марию Медичи с неотвратимостью лезвия гильотины: она стала пленницей в собственном доме…

Тайные похороны Кончини прошли в Сен-Жермен-де-л’Оксерруа, однако, несмотря на все предосторожности, на следующий же день у его могилы собралась толпа. Вид у людей был весьма угрюмый, то и дело слышались гневные выкрики. О произошедших вслед за этим событиях младший брат герцога де Люиня, Оноре д’Альбер, пишет следующее:

«Бесчинство началось с того, что несколько человек из толпы стали плевать на могилу и топтать её ногами.