За время сна полиэтилен прилип к телу и теперь, издавая малоприятные звуки, неохотно отлипал от ручек-ножек.

– Надо идти умываться и завтракать. Завтрак в семь тридцать.

– Что, прямо так точно, в семь тридцать? – удивился он.

– Да.

– А зачем?

– Таков распорядок дня, – заученной фразой пояснила Катерина.

– И тебе нравится так? По часам?

– Не знаю, – призадумалась вероотступница. – Так надо делать. И все.

– А… – понял Тимофей, – бабка заставляет.

– Она не заставляет. Просто сказала, что так надо делать.

– А на фига тебе сейчас все по часам делать, если никто не проверяет?

Катерина призадумалась совсем уж всерьез над загадочным, но смутно понятным «на фига». Бунт в душе ребенка крепчал от обоснованных доводов и подозрения о возможности другого устройства жизни. Вот что случится, если она позавтракает, скажем, не в семь тридцать, а в семь сорок пять? В это время обязана выйти из дома для двухчасовой прогулки – сидения на скамейке и чтения книжки.

А если не выходить?..

На сем свободолюбивые вредные порывы Катерина притормозила.

– Нам надо быть очень-очень осторожными, – рассудительно пояснила она Тимофею. – Все бабушки во дворе привыкли, что я живу по расписанию, значит, меня должны видеть во дворе вовремя. И еще у меня программа по чтению и музеи, я не могу пропустить это, мне бабушке отчитываться. Понимаешь?

– Я сегодня уйду, – сказал он, подумал и уточнил: – Вечером. Сейчас не смогу. Мне отлежаться пару дней надо. Доберусь до своего места в подвале, там и отлежусь.

– Нет, – твердо, по-взрослому, возразила Катерина. – Ни в какой подвал ты не пойдешь! Тебе лежать надо, за тобой уход нужен, тебе надо горячую еду кушать, в туалет ходить и мыться. Здесь останешься! Мы справимся!

– Ладно. Тогда завтра уйду, – согласился он на небольшую отсрочку.

– Кто тебя так побил?

– Как кто? – удивился необычайно Тимофей. – Отец, конечно! Кто ж еще? Пацаны, что ли, с другого района? Так пусть попробуют – зубов не соберут, сопливы!

– Как отец?! – ахнула Катька, никогда не сталкивавшаяся с такого рода жестокостью.

– Да я сам виноват! – вздохнул пацан. – Нельзя ему под руку попадаться, когда он градус перебрал! А я не успел свалить, мать прятал, вот и…

Он пробыл у нее четыре дня.

Катерининых сэкономленных денежек им хватило на скудные медикаменты, и на обезболивающий анальгин, и на продукты, самые простые и дешевые. И на запретное всеми строжайшими запретами расточительство – мороженое!

Правда, одно на двоих.

Катерина старательно демонстрировала бдительным соседкам неукоснительное соблюдение своего распорядка дня, покупая конспиративно необходимое им с Тимофеем на обратной дороге из планового посещения музеев. Положенные на день к прочтению страницы обязательной литературы она читала вслух Тимофею.

А еще они разговаривали!

Чудо из чудес! Неведомое доселе девочке Кате!

Никто. Никогда. С ней. Не разговаривал!

Вот не знала она, что можно кому-то рассказывать о себе и слушать, что он расскажет о себе, своей жизни, интересах, делах, не предполагала даже, что вот просто так можно поведать о мыслях своих!

Формулировки такой не знала и не владела: «Я думаю…»

А он ее научил!

Он был старше ее на три года.

Он был старше ее на целую взрослую жизнь!

Он был старше ее на знание нескольких взрослых жизней!

Уходя через четыре дня по всем правилам конспирации для нелегалов – в момент выхода Катерины на вечерний моцион, Тимофей повернулся к ней перед дверью и очень серьезно сказал:

– Кошка, ты теперь мне сестра.