Я промолчал.

– Жена есть? – продолжал Столяров, хорошо приложившись к бутылке и закурив.

– Есть.

– Дети?

– Дочь.

– Любишь их?

– Люблю.

– Вот это правильно. Люби их – больше работы, больше родины. Я мало своих любил.

Да, мало. Я любил работу. Я любил родину. А все это – пустые слова, если они не наполнены внутренним содержанием. А содержание – это твоя семья. И нет больше ничего. К сожалению, я понял это слишком поздно. Не повтори мою ошибку, парень.

– Постараюсь, – пообещал я.

– Постарайся, постарайся, – повторил Столяров и снова крепко приложился к бутылке. – Ты уже знаешь, что операцией руководил лично Профессор?

– Откуда я мог знать?

– Плохо вас учат. Просто ни к черту. Его НП был в доме напротив, на восьмом этаже.

– Как я мог это увидеть? По отблеску стекол стереотрубы? Так она была наверняка защищена блендами.

– А просчитать, откуда наиболее удобно руководить операцией?

– Я не думал, что сам Профессор будет руководить операцией.

– Только это тебя и оправдывает, – заметил Столяров. – Хотя мог бы и знать. Я же сказал тебе, что Профессор не улетел из города. Ладно, все в порядке. Мы сделали это дело. У тебя есть вопросы?

– Только один. А если бы Миня вас подстрелил?

– Этого не могло быть. Я накануне предупредил Профессора. Он внял. Да и как было не внять!

– О чем? – спросил я.

– О некоторых последствиях любых несчастных случаев со мной.

– Поэтому вы приказали не блокировать Миню?

– В том числе.

Из мощного цоколя маяка вышел худосочный молодой человек, сделал знак Столярову отойти в сторону, но тот лишь рукой махнул:

– Говори, тут все свои. Что у тебя?

– На связи Франкфурт. Заубер. С ним два ваших компаньона. Спрашивают, что делать с пакетом акций местного порта. До них дошли какие‑то слухи, что на выборах победит Антонюк.

– Выбрасывайте их на рынок. По любой цене. Немедленно, пока не стали известны результаты выборов. И сразу покупайте акции таллинского порта. Они сейчас пойдут в гору.

Молодой человек ушел.

– Значит, порт и Россия не получат иностранных инвестиций? – уточнил я.

– Значит, не получат, – подтвердил Столяров.

– Выходит, мы работали против интересов России?

– А чем мы, по‑твоему, занимались? – спросил Столяров.

– Защищали невинных людей от несправедливости.

– Нет, дружок. Мы защищали российскую демократию. Не больше, но и не меньше.

– Завтра на выборах победит коммунистический кандидат Антонюк, – напомнил я.

– Значит, четыре года жители города К. будут жить с губернатором‑коммунистом. А вдруг это им понравится? Почему ты берешь на себя право решать за других людей?

Они выберут коммуниста, им нравится коммунист, вот и пусть с ним живут. Тебе он не нравится? Допускаю. Но ты в меньшинстве. Поэтому сиди и помалкивай.

Столяров приложился к бутылке джина, потом как‑то особенно, с удовольствием закурил и заключил:

– Это и есть демократия.

* * *

Домой я вернулся дня через два. Утром 17 ноября продемонстрировал подполковнику Егорову живого, здорового и невредимого Антонюка, который находился в эйфории от выборов, выигранных с преимуществом почти в пятнадцать процентов, сдал «длинную девятку» и разрешение, при этом потребовал расписку в получении, сдал накопившиеся счета, написал реквизиты своего банка, сдал доверенность и техпаспорт на «пассат», продемонстрировав, что машина находится не в худшем состоянии, чем когда я ее получил, после этого попросил портье вызвать такси и уехал в аэропорт.