Валерий Бочков. Рисовальщик
Рисовальщик
Часть первая Автопортрет с Саскией на коленях
Револьвер мне продал Терлецкий. Привёз утром. Раздеваться не стал, прошёл прямиком на кухню. От чая тоже отказался, сказал, что спешит. Мы сели напротив друг друга – он в плаще, я в махровом халате. За окном серело московское небо, середина июля походила на глухой ноябрь. Лето закончилось, не успев начаться. Терлецкий вытащил из кармана тряпочный свёрток, положил на стол. Из другого кармана достал коробку. Протянул мне. Картонная коробка, меньше сигаретной, оказалась неожиданно увесистой. Я подцепил ногтем крышку; внутри, туго упакованные, будто в сотах, медными донышками блестели патроны. – Какой калибр, Гоша? – Я указательным пальцем провёл по маслянистым капсюлям. Терлецкий как то странно взглянул на меня и не ответил. Развернул тряпку. – Итальянский, – он взял револьвер, – барабан на пять патронов. Устроен элементарно – вот, смотри… Он оттянул под стволом какой то штырь, похожий на шомпол. Ловко откинул барабан в сторону. От пистолета воняло маслом, как от швейной машинки моей покойной бабушки. Я протянул руку. – Погоди. – Терлецкий достал из коробки патроны и методично один за другим начал вставлять их в барабан. – …три, четыре… Пять! Барабан встал на место с металлическим щелчком, как у надёжного дверного замка. Бравым жестом шерифа из вестерна Терлецкий крутанул барабан – ладонью! Внутри маслянисто застрекотал оружейный механизм. – Вот и всё! – Терлецкий опустил револьвер на тряпку, понюхал пальцы. На плите, захлёбываясь в быстро нарастающей истерике, засвистел чайник. Я встал и выключил газ. Сходил за деньгами, вернулся. Терлецкий курил, стоя у окна. Дотянулся, открыл форточку, стряхнул туда пепел. В кухню ворвался уличный гам, гудки машин, вонь бензина. На затылке Терлецкого проглядывала заметная плешь; интересно, он знает, что начал лысеть? – Вот идиоты… – не поворачиваясь, он добродушно прокомментировал что то, происходящее на перекрёстке, – нет, ты только посмотри на троллейбус… Наша утренняя пробка рассосётся только к полудню. Наверняка Яуза забита до Лефортова. У съезда на набережную вечный затор. Иногда даже ночью. Какой то дурак догадался поставить стрелку на выезде с Таганки года три назад и превратил перекрёсток в шофёрский ад. – И ещё… – Терлецкий щелчком отправил окурок на улицу и захлопнул форточку – сразу стало тихо. – И ещё… Он повернулся, посмотрел на пачку купюр в моей руке. – Это, – он кивнул в сторону револьвера на столе, – лицензия на убийство. Твоё убийство, понимаешь? Я не понял, но кивнул. – Никогда не пытайся напугать, если достал – стреляй. Ты не в кино, это в фильмах ведут разговоры с пистолетами в руках. Для серьёзного человека пистолет в твоей руке – сигнал к немедленному действию. И действие это… Он щёлкнул пальцами перед моим носом и подмигнул. Без улыбки. Я неуверенно пожал плечами, посмотрел на револьвер. Тряпка, на которой он лежал, была не только в жёлтых разводах ружейной смазки, на ней темнели бурые пятна чего то красного, засохшего – тошнотворного. – Это, – не касаясь, я ткнул пальцем в красное, – что это, Гош? – Это? – Он взял тряпку, покрутил в руках, поднёс к носу. – Думаю, сацебели. На углу тряпки я разглядел вышитый орнамент и слово «Арагви». – Сацебели, – повторил Терлецкий, – Для ткемали слишком красный.
1
Когда вчера вечером позвонили в дверь, я уже был прилично пьян. |
