Штайфломайс повернулся к Мэгги:

— Ты обвиняешь меня, а сама натворила все это. — Он указал на развалины. — Мне кажется, что ты пришла чтобы попытаться убить меня.

— Я еще успею сделать это.

Штайфломайс ткнул пальцем в Фаустафа:

— Вот кого ты должна была убить. Один из нас давно должен был сделать это.

— Теперь я не уверена, — сказала она. — Он даже может быть использован хозяевами. А не ты.

— Конечно, нет, — улыбнулся Штайфломайс, опуская руку. — Ты думаешь, что твоя деятельность должна начаться здесь?

Она кивнула:

— И это тебе не на руку, не так ли?

— Это не может быть выгодно никому, — сказал Штайфломайс, прищуривая глаза. — И это было бы очень неприятно для Фаустафа и для остальных, включая тебя, Орелли.

Орелли улыбнулся. Это была улыбка самолюбования, как если бы он смотрел в собственную душу и был доволен злом, которое он там обнаружил. Он склонился над оборудованием и скрестил руки.

— То, что вы говорите, звучит очень заманчиво, Штайфломайс. — Фаустаф начал терять терпение. Он чувствовал, что должен предпринять какие-то действия, но не мог ничего придумать. — Я думаю, мы нанесем визит в собор, — сказал он резко. — Идемте.

Штайфломайс явно понимал неуверенность Фаустафа. Он не двинулся, когда Огг указал ему автоматом на дверь.

— Почему в соборе должно быть лучше, профессор Фаустаф? — спросил он. — Кроме всего прочего, там находится большинство наших людей.

— Это так, — согласился профессор. — Но мы пойдем. У меня свои мысли, Штайфломайс. Пошевеливайтесь, пожалуйста, — его тон был необычайно настойчивым. Прислушавшись к нему, Фаустаф не понял, нравится ему его собственный тон или нет. Он удивился: неужели его компромисс с самим собой зашел так далеко?

Штайфломайс пожал плечами и пошел к двери. Орелли уже открыл ее. Мэгги Уайт и Нэнси последовали за Оггом и Фаустафом, который все время ждал неожиданностей от Мэгги. Они вышли в холл, и Орелли широко раскрыл парадную дверь.

Лужайка и гравиевая дорожка выглядели почти так же, какими они оставили их на Земле-3. Однако они были какими-то туманными, неоформившимися. Фаустаф подумал, что впечатление, которое они производят, сходно с ощущением грез, близким к реальности, и только когда он пошел по дорожке к улице, то понял, что все это действительно реальность.

Эффект был полным, благодаря неподвижному воздуху и абсолютной тишине. Хотя Фаустаф ощущал гравий под ногами, он не производил при ходьбе никакого шума. Даже когда он говорил, его голос был таким далеким, что казалось — звук облетает всю планету, прежде чем попасть в уши.

— Улица ведет к собору? — спросил он Штайфломайса, указывая на дорожку за лужайкой.

Губы Штайфломайса были плотно сжаты. В его глазах сквозило выражение некоторой угрозы, когда он повернулся к Фаустафу.

Орелли казался более спокойным. Он тоже повернул голову, хотя выходил на улицу охотно.

— Она одна, профессор, — сказал он. Его голос тоже звучал будто бы издалека, хотя и был совершенно отчетлив.

Штайфломайс нервно взглянул на своего партнера.

Фаустафу даже показалось, что Штайфломайс беспокоится, не сделал ли он ошибки, связавшись с Орелли. Фаустаф знал Орелли значительно дольше, чем Штайфломайс, и ему было известно, что экс-кардинал склонен к измене, как союзник — был очень невротичен, подвержен настроению, которое вело его и тех, кто примыкал к нему, к риску без особой необходимости.