– Это верно, – вставила моя квартирная хозяйка. – Фрау Адлер также видела молодого человека. И она подтвердит, что он явился в седьмом часу вечера.

– Взяв книги, я спустился вниз, но никого у двери уже не застал, – продолжал я. – Дверь была открыта, и я вышел.

– Очень плохо, герр Морозов, – честно сказал квартальный надзиратель. – Очень, очень плохо. Никто не видел, как вы изволили выйти из дома. Стало быть, вы остались в своей комнате, куда к вам пришла фрау Либман.

Логика герра Блюмштейна меня потрясла. Я даже не нашелся, что ответить.

– И вы громко ссорились с фрау Либман. Фрау Шмидт слышала ваши голоса.

– Да, фрау Либман и я громко разговаривали, но это не было ссорой, – возразил я, уже зная, что соседи могли наплести полицейскому чиновнику. – У нас были особого рода отношения… и фрау Либман показалось, что я обратил внимание на другую женщину… Но она ошиблась. И я, не желая продолжать этот разговор, взял книги и ушел.

– Но вас никто не видел уходящим.

– Я в том не виноват. Послушайте, герр Блюмштейн, вам бы лучше расспросить женщин в доме герра Штейнфельда! Они непременно видели фрау Анну вечером, после моего ухода!

– Это хорошая мысль. Что вам было известно о сватовстве Карла Шнитке к фрау Либман?

– Решительно ничего.

– То есть вы не были возмущены тем, что фрау Либман хочет выйти за муж за герра Шнитке?

– Я был бы только рад, если бы такая приятная и достойная фрау вступила в законный брак! – отрубил я. – А теперь могу ли я позавтракать и уйти на службу? Мой прямой начальник вице-адмирал Шешуков будет очень недоволен, не найдя меня в канцелярии.

– Ступайте, – подумав, разрешил квартальный надзиратель. – Но знайте, что я еще буду беседовать с вами об этом деле, герр Морозов, и не пытайтесь скрыться.

– Я сам хочу, чтобы это дело поскорее прояснилось, – отвечал я, и тем допрос закончился.

Фрау Шмидт, не глядя на меня, предложила герру Блюмштейну еще сладких сухариков к кофею, а я пошел к себе в комнату, куда по условию нашего с ней уговора мне должны были подать завтрак.

По дороге в порт я немилосердно костерил добродетельных бюргеров, заставивших меня провести ночь в сыром погребе.

Уже на Замковой улице я вдруг обернулся.

Квартальный надзиратель сопровождал меня, даже не пытаясь это скрывать. Он шествовал за мной саженях в двух, не более. Мне оставалось лишь ускорить шаг и пересечь Замковую площадь едва ли не бегом. На Цитадельном мостике я обернулся. Герр Блюмштейн остался возле замковых конюшен – сопровождать меня до самого порта он не стал.

Я пошел медленнее – и только теперь осознал всю сложность своего положения в полной мере.

Квартальный надзиратель, расспросив семейство Штейнфельдов, может догадаться, кто и почему убил бедную Анхен (тут память моя достала из своих сундуков и показала ее лучший портрет, с золотящимися кудряшками; волосы Анхен имели именно такой цвет от природы и вились сами, без папильоток). Тогда он перестанет меня преследовать. Но может и не догадаться. В самом деле, мог ли быть враг у молодой, несколько легкомысленной женщины? Последние два года она постоянно меня навещала, и если бы в ее прошлом имелся ревнивый злодей, он бы уж давно дал о себе знать.

В чем и перед кем провинилась моя Анхен, которая не желала ни богатств, ни славы, а просила у Бога лишь немного любви флотского офицера и потом – немного любви почтенного бюргера, чтобы родить детей и найти счастье в материнстве? Она не раз говорила мне о будущих детях, эти младенцы стояли между нами непреодолимой преградой: стать моей женой Анхен не могла, а рожать незаконное дитя не желала, да и я тоже не стремился поскорее стать отцом.