— Ты только взгляни на разницу в возрасте! — прокричала Джой, когда Джек с извинениями проводил Валери. — Это никакая не любовь, а браки по расчету. Этот тип убивал своих жен и присваивал их деньги. Фелисити связалась с серийным убийцей.

— Я тоже вдовец, — мирно возразил Джек, — а свою жену не убивал. Пожалуйста, не кричи так. Еще кто-нибудь из прохожих услышит. И дойдет до бедного мистера Джонсона.

Джой обиделась и сказала, что, конечно, Джек — мужчина и становится на мужскую сторону, а у нее разболелась голова, она поднимется наверх и ляжет спать. Джек, если хочет, может переночевать в спальне для гостей.

В последнее время Джек оставался ночевать в “Уиндспите” по два-три раза в неделю, поскольку прямой путь до “Пассмура” был перегорожен: Чарли установил забор, чтобы не ушли две его козы и одна корова, и Джеку приходилось возвращаться к себе кружным путем. Часто по вечерам тащиться так далеко ему было лень. Джой возразила Джеку, что она говорит нормальным голосом, это другие бормочут себе под нос, так что ничего не слышно, к тому же ее дом стоит в глубине, далеко от улицы, да и вообще, кому это может быть интересно?

— Например, Чарли и его семейству, — ответил Джек. — Они, возможно, не погнушаются шантажом.

Это его замечание тоже пришлось ей не по вкусу. Она считала, что только она одна вправе держаться дурного мнения об обитателях гостевого флигеля. Младшая из двух живущих там женщин — они обе рекомендовались женами Чарли, но может быть, тут виной какие-то языковые тонкости — приходила к Джой убираться в доме, за что получала щедрую плату и скребла все так, что слезала краска. Оказалось, что Эсма — так ее звали — металлической сковородной мочалкой моет крашеные поверхности, силиконовой мастикой протирает старинные фигурки и жидкостью для мытья окон натирает полы. Чарли за нее заступился: она же привыкла к одному-единственному чистящему порошку, которым в непросвещенных краях, где у потребителя нет выбора, только и пользуются во всех случаях жизни. Джой стало стыдно, что она заговорила о таком пустяке. Эсма тратила бесконечно много времени и проливала реки слез, когда гладила рубашки Джека, — Джой согласилась, чтобы их ему стирали в “Уиндспите”, пользоваться, как раньше Франсина, прачечной, приезжающей специально за рубашками и доставляющей их чистыми на дом, слишком жирно для человека на пенсии, которому не нужно даже ездить на службу.

Если Джой только заикалась о том, что не все можно гладить утюгом, включенным на максимальный нагрев, шелк от этого морщится, а на скатертях остаются подпалины, Эсма начинала плакать и рассказывать про массовые убийства и братские могилы, чего Джой просто не могла выносить. В остальном же Эсма очень быстро перенимала американские нравы: приехала она закутанная в многослойные одеяния, но теперь уже носила расклешенные платья с тугими поясами, так что вся фигура на виду.

Джой предполагала, что две девочки — дочери Эсмы, а два мальчика — сыновья другой жены, Амиры, но уверенности в этом у нее не было, опять же по причине языковых трудностей. Девочки, обе лет по двенадцати, хихикали, прятались и выглядывали украдкой, если на них обращали внимание; мальчуганы же, оба, на взгляд Джой — лет по десяти, расхаживали с нахальным видом, как-то стащили хранившийся у нее в гараже дробовик, постреляли ни в чем не повинных певчих птичек и, как кошки, притащили их мертвых к ней в кухню, чтобы она полюбовалась. Франсина бы пришла в ярость, было чуть ли не слышно, как негодует ее тень. Призванный на место преступления Чарли разоружил и отругал мальчишек — просто для вида, как поняла Джой. Она ведь не дура. Но по какой-то причине, неясной даже ей самой, ей не нравилось, когда Джек плохо говорил об этом несчастном семействе. Он все еще был здесь на правах приезжего и жил в доме, который для нее оставался домом Фелисити.