Лорна при более близком знакомстве становится лучше, по крайней мере на мой взгляд. Начинает свободнее разговаривать. Меня тронул и обрадовал ее рассказ о любовнике. Я тоже ей рассказала немного про Гарри. Мы вдвоем накрывали стол на веранде, выходившей в сад. День был солнечный, на лужайке из травы поднимали головки маленькие желтые крокусы, в дальнем конце сада, пенясь, катила полные воды Темза. Люди катались на лодках, на прогулочных катерах, мегафоны разносили голоса. Лорна подала неаппетитный, ничем не заправленный салат и, порывшись в глубине холодильника, выудила пакетики с ветчиной. О характере человека можно судить по содержимому его холодильника. Лорна — человек со скромными аппетитами, экономная, но не падающая духом. Три мисочки жирной застывшей тушенки, банка бульона, оставшегося от варки моркови, треть бисквитного торта, одинокая завалявшаяся головка брюссельской капусты — жалко ведь выбрасывать недоеденное накануне. Я приготовила винегрет, и Лорна выразила восхищение тем, какое это практичное блюдо. Я показала ей, как его делать, но не думаю, чтобы она когда-нибудь стала его готовить. Ни к чему потакать вкусовым излишествам. Я нисколько не сомневаюсь, что она прекрасный кристаллограф, ценительница холодных каменных восторгов, но не живых удовольствий. На стол она поставила мороженый зеленый горошек, смешанный с морковью, без соли, перца или масла. Но не важно, я пришла к ним не за угощением. А она проявила щедрость, поделившись со мной своими сердечными секретами, а также своим обедом, что далось ей не без усилия, и я это оценила.

Гарри уехал бриться и стричься в шикарный парикмахерский салон в Мэйфере, а после этого у него встреча со звукоинженером в одном кабаке на Уордор-стрит. Я сказала ему, что теперь в кабаки никто не ходит, только в клубы. Он возразил: почему же тогда в кабаки набивается столько народу? Разве люди, которые занимают даже столики на тротуаре, это никто? Я ответила, что он прекрасно знает, что я имею в виду, а сейчас мне надо отдохнуть: я еду за город в гости к родным. По крайней мере, теперь наконец у меня имеются родные и мне есть к кому ездить. Родные. Я с удовольствием повторяла это слово.

— Стоит мне на пару часов куда-то выйти, — заметил Гарри, — как ты сразу же исчезаешь не меньше чем на пять часов. Почему бы это?

— А что я, по-твоему, должна делать? Сидеть дома и считать минуты до твоего возвращения? Ты этого хотел бы? Холли так поступает?

— Почему ты все время поминаешь Холли? — спросил он, изобразив недоумение. Мужчины умеют прикидываться. — При чем тут она?

— Я о ней даже не заикаюсь.

— Нет, ты постоянно о ней говоришь.

— Неправда.

Права была я, и мы оба это знали. Просто я о ней думала, а он нет. Он потопал по своим делам, я — по своим. Но уже через полчаса мы звонили друг другу по мобильным телефонам (и как раз поэтому не сразу смогли дозвониться), чтобы удостовериться, что ни он, ни я не отнеслись к этой размолвке всерьез. Появление мобильных телефонов чувствительно затруднило сочинение интриги в современных кинодрамах: раньше мы изводили горы пленки, чтобы показать трудности, возникающие оттого, что двое не имеют связи друг с другом. А теперь даже на большом расстоянии или из какого-нибудь медвежьего угла они могут болтать часами. И вместо реплики: “Почему же они не обратились в полицию?” — теперь спрашивают: “Он что, не мог позвонить ей на мобильник и все объяснить?” Но такова логика развития.

Так мы сидели и переговаривались, и я смотрела, как тихо катит Темза печальные воды свои. Темза и в самом деле когда-то катила свои воды тихо, разливаясь вширь, где ей вздумается; но теперь, стесненная почти на всем пути каменной набережной, она энергично стремится вперед, и прежнюю ее женскую мечтательность сменил мужской напор.