— В Западный флигель волокут и за меньшие провинности, — пояснила она. — Я сама свидетель. “Плачь кровавыми слезами”. А я-то утром удивилась, почему мне выпала в “Книге перемен” эта фраза. Но время еще есть. Враг только накапливает силы. Благодарю судьбу, что я сегодня не задержалась, казино опустошило наши карманы, и мы вернулись раньше обычного. “Спеши нанести удар, пока враг слаб”, Сюнь Цзи-ю, “Искусство ведения войны”.

Затем она сделала нечто поразительное: стащила с кровати стеганое одеяло, с моей помощью сняла со стены картину — Фелисити была еще крепкая женщина, но бедные слабые, тонкие, как спички, руки уже мало на что были способны; годы берут свою дань с плоти, однако дух, если повезет, могут оставить сильным. Она завернула картину в одеяло, при свете луны мы вдвоем вынесли ее в сад, протащили сквозь рододендроны и прислонили к стене сарая, где садовники держат инструмент, а также складные столы и стулья, которые при хорошей погоде выставляются на солнышко. Сарай оказался не заперт, садовники — как и Фелисити — доверчивы, покуда жизнь их не переучит. Фелисити задвинула картину складным столиком, мы возвратились в дом и сказали у главного входа дежурной красотке, плохо владеющей английским языком, чтобы позвонила и вызвала сестру Доун.

52

А сестра Доун показывала Гаю Западный флигель. Луна сквозь окна лила ясный свет в затененные палаты, где маразматики, слабоумные и просто старые люди доживали в дремоте остаток своей жизни, где не вспыхивают скандалы и где не услышишь визга и воя, которые время от времени раздирают тишину в “Глентайре”. Этими наблюдениями он поделился с сестрой Доун. Они и вправду понимали друг дружку с полуслова.

— Все-таки обидно, — сказал Гай, — что мисс Фелисити приходится тратить на свое содержание собственные средства. Если ее признают гражданкой Великобритании, содержать ее будет государство, и притом в очень неплохих условиях, хотя, конечно, здешним условиям не чета.

— Вы думаете забрать ее на родину? — спросила сестра Доун. Этого она не предусмотрела.

— Посмотрим, как сложится, — ответил Гай. — В “Глентайре” она бы оказалась опять вместе с родной дочерью. Но, так или иначе, она, разумеется, больше не способна сама распоряжаться своими делами, это мы с вами оба понимаем. Мало того, что ценное произведение искусства находится в руках у полоумной старухи, так еще она сама попала в зависимость к беспардонному игроку, моложе ее на двадцать лет. Случись что-нибудь, “Золотая чаша” подлежит, по-моему, судебной ответственности.

— Ну, уж не на двадцать, — возразила Доун, стараясь выиграть время. — Я хорошо определяю возраст на глаз. Я бы сказала, лет на десять-одиннадцать. А что вы имеете в виду, когда говорите “случись что-нибудь”?

— Скажем, если полотно пропадет или будет похищено; или если ее склонят все ее деньги передать в чужие руки, а вы не предприняли ничего, чтобы воспрепятствовать этому.

— По-моему, выход напрашивается такой: надо, чтобы наш психиатр-консультант признал ее недееспособной, и тогда она будет переведена в Западный флигель, где мы сможем держать ее под постоянным надзором. Суд, конечно, не выдвинет возражений против того, чтобы назначить опекуном вас. Иногда опекунство берет на себя “Золотая чаша”, но коль скоро это готова взвалить на себя родня, тем лучше для нас.

— Я, пожалуй, на всякий случай увезу картину в Лондон, — сказал Гай. — Она столько лет прожила у нас в семье.

— Как хотите, — отозвалась сестра Доун.