Матрас и кресло покойного — кстати, совершенно чистые — решено было отвезти в мебельную комиссионку; ведь если кровать, как считает доктор Грепалли, невосприимчива к личности спящего на ней человека, то кресло словно бы впитывает своего хозяина в себя, и когда тот умирает, оно проседает и мрачнеет.

— Какой ты романтик, Джозеф, — сказала сестра Доун, — и как я это в тебе люблю.

На ее взгляд, кресло выглядело превосходно. Она всеми силами старалась свести расходы до минимума, но надо, чтобы у Джозефа всегда было хорошее настроение, надо поддерживать в нем уверенность, что он все очень тонко чувствует и необыкновенно добр. И она согласилась, что новую мебель следует купить сегодня же в оптовом магазине.

“Золотая чаша” в высшей степени искушена в искусстве быстрого восстановления душевных сил и смены интерьера, что должно способствовать воцарению в вашей душе полного мира и гармонии, а также извлечению максимальных прибылей для заведения. По этой причине ни одна комната, ни один номер, ни одни апартаменты люкс не должны пустовать дольше трех дней, это предел. Но и раньше трех дней их заселять нельзя, даже сестра Доун с этим соглашалась, потому что дух усопшего все это время пребывает в помещении, поэтому там гуляют сквозняки, мысли у вас путаются, и вообще это к беде. Список желающих поселиться в “Золотой чаше” был длинный; чтобы завершить все дела и переехать сюда, иным требовался месяц, а то и больше, но плату полагалось вносить с того момента, как в освободившемся помещении заканчивалась подготовка к приему нового жильца. Так скорее выветривается дыхание смерти, гнетущее чувство пустоты, вызванное смертью. Это как с походами к психоаналитику: сам факт, что вы уже внесли плату, оказывает благотворное, целительное воздействие. То, что не умещалось в сознании, становится обыденным.

Заново отделывались также ванные и уборные; Джозеф побаивался зеркал — вдруг новый обитатель посмотрит в зеркало и увидит там своего предшественника? Зеркала на такое способны, считал Джозеф Грепалли. У них есть память, свой собственный взгляд на мир. Все старые лица похожи одно на другое, однако не все их обладатели готовы с этим согласиться. Джозеф любил давать волю фантазии. Сам он был доктор филологии, его отец, доктор Гомер Грепалли, знаменитый врач-геронтолог и психоаналитик, завещал сыну “Золотую чашу”, и тот сделался специалистом во всем, что необходимо знать руководителю такого заведения. У сестры Доун был диплом, позволяющий ей работать в области гериатрической психиатрии, руководству “Чаши” этого было вполне достаточно.

— У нас в списке ожидающих двадцать пять человек, — сказала сестра Доун, — но все это не наши пациенты. Божьи одуванчики, долго не протянут: избыточный вес, социопатия, есть лауреат Пулицеровской премии, это хорошая реклама; но она закоренелая курильщица.

По ночам сестра Доун проскальзывала к Джозефу в спальню. Коренастая, с большим бюстом, квадратной челюстью и яркими темными глазками-пуговками на землистом лице, эта сорокадвухлетняя женщина была более привлекательна раздетой, чем одетой. Днем она ходила по коридорам, стуча невысокими каблуками, с широкой улыбкой, занимавшей все пространство между белым или голубым полотняным халатом и полотняной же шапочкой, и призывала обитателей “Золотой чаши” к еще более углубленному самопознанию.

— Я доверяю вашему суждению, сестра Доун, — сказал доктор Грепалли. Почему-то он ощущал неловкость сродни той, какую испытываешь в рыбном ресторане, когда стоишь перед аквариумом и выбираешь омара, который умрет, чтобы тебе приготовили из него деликатес.

— Мне кажется, все они трудные, без твердых принципов. Ни с кем не найдешь общего языка, не то что прежде. Даже у стариков непомерно завышенная самооценка.