Где то над домами, греясь в солнечных лучах, порхала большая красная бабочка.

13.

Для него все кончилось.

Он приехал в аэропорт и попросил всех отойти от носилок, на которых лежало тело, укрытое простыней.

Иван Семенович встал перед носилками на колени и потянул на себя белую ткань. Открылось лицо Машеньки.

Глаза ее были открыты, и спрашивала она как будто: «А что, собственно, произошло?»

Генерал весь скукожился и посерел.

Он не мог объяснить Машеньке, за что ей свернули шею.

А она не могла рассказать ему, как жить без нее.

Дунул ветер. Запахло летом и земляникой.

Генерал знал, откуда пришло лето, а потому заволновался, чтобы другие не обнаружили его тайны. Подозвал адъютанта и шепотом приказал вскрытия не производить, а везти жену домой…

В это время министр внутренних дел разговаривал кем то равным себе или еще выше по должности.

– Да знает он, сука, где металл!

– Не умеешь работать? – спросил селектор.

– Умею, не сомневайтесь! Только у мужика сегодня жену убили! Три дня подождем, а там!..

– Там твои бабки станут нашими! – пообещал селектор. – А ты Подольским РУБОПом командовать будешь!..

– А не надо на меня наезжать! – вдруг не выдержал министр. – Мне на ваши колеса класть с Останкинской башни! На этих колесах только в ад катиться!

– Вы что, генерал, сдурели?

– Достали! Ей богу, достали! Я боевой офицер!.. Какого х… У меня три ранения! А вы, гады, Родину мою сосете!!!

– В руки себя возьмите!.. Три дня можете на даче побыть, трогать никто не будет!

Если врачи понадобятся, знаете куда звонить!.. Придете в себя, соединитесь со мной!.. Ишь, Родину его сосут!.. Да ты сам х… сосешь!!!

Ее привезли домой и незаметно от генерала накололи тело формалином.

Положили в гостиной на разложенный диван.

Потом он сам ее обмыл и одел в хорошее платье.

Звонили дочь и внук, но он велел им прийти только на кладбище.

Иван Семенович сидел рядом с Машенькой всю ночь и вспоминал «чертово колесо» в Парке культуры, запах лаванды и рыжее тело жены…

Потом он позвонил в больницу Боткину:

– Знаешь?

– Да, – тихо ответил разбуженный Никифор.

– Может быть, ее черт убил?!!

– Мне приехать?

«Кто это?» – послышался в трубке голос Катерины.

– Нет. Я в порядке, – ответил Бойко и повесил трубку.

Вспомнил, что говорил Ахметзянов про землянику, что частички души эти ягоды…

Нет, не Ахметзянов это говорил, а тот, с рельсом в груди.

Снова набрал Боткинскую.

– А где этот Михайлов, студент? Мне поговорить с ним надо!

– Нет его…

– Умер?

– Ушел. У него все зажило. Он чудо природы!

– Я знаю.

Иван Семенович повесил трубку.

«Завтра подам рапорт об отставке. В субботу похороны…»

Генерал чувствовал, как по щекам текут слезы, но ничего сделать с собой не мог. Ночью плакал, это его извиняло…

«Прав был Никифор, – подумал. – Вагина ненасытная!..»

В четверг вся балетная Москва была взбудоражена! Весть о том, что отмененная накануне премьера балета «Спартак» все таки состоится, вызвала как чудовищное негодование у балетоманов с партерными билетами, так и неподдельное счастье жителей галерки.

В одном сходились и обладатели вечерних костюмов, и владельцы мохеровых беретов: весть о покушении на будущего премьера – чистая пиаровская акция, лишь раздувающая ажиотаж. «Партерные» в большинстве своем билеты сдали из за дороговизны, а галерщики не сдавали, так как были согласны на любую замену.