– Но как же это возможно? Если я все правильно поняла, то резус‑отрицательный плод не должен провоцировать возникновение антител в резус‑отрицательной крови своей матери. Или я ошибаюсь?

– Нет, Ханна, ты не ошибаешься. Но в том‑то и закавыка.

– Что это значит?

– Значить, милая, это может только одно: ее плод не был резус‑отрицательным.

– Но ты вроде сказал, что пара резус‑отрицательных… – Черт! Младенец имел резус‑положительную кровь! – Разве ты не сказал, что в этой клятой медицинской карте отец указан резус‑отрицательным? Выходит, донор не был настоящим отцом?

– Господи! Наконец‑то до тебя дошло!

В этот момент рядом заработала система бэби‑оповещения, оглушив меня хриплыми звуками, транслируемыми из детской. От неожиданности я чуть было не выронила трубку.

– Эй, Ханна, ты куда провалилась? Я тебя не слышу.

– Да нет… Э‑э… У меня там ребенок закашлялся. Ничего страшного… Господи, Хью, скажи, могла ли она сама знать?.. Я имею в виду, могла ли она…

– Вот это, Ханна, уже твоя работа. У тебя больше возможностей найти ответ на этот вопрос. Я могу только предположить, что она с самого начала знала, что отец ребенка не донор. А поскольку женщин в подобных случаях специально предупреждают, что в период искусственного оплодотворения они не должны спать ни с кем другим, она наверняка отдавала себе отчет в том, чем рискует. Не могу допустить мысли, что она не знала, от чего возникает резус‑болезнь – ведь в большинстве медицинских брошюр об этом говорится достаточно ясно, – так что в какой‑то момент она все поняла.

Я вспомнила искренние заверения Бельмона о той идиллии, которая царила несколько месяцев в их доме: «Она пребывала в превосходном состоянии духа, выглядела удовлетворенной, я бы даже сказал, счастливой от того, что приняла такое решение… Они с Матильдой много времени проводили вместе, обе погрузившись в процесс беременности, читали об этом массу брошюр, обсуждали всякие частности». Потом все вдруг изменилось. Да, именно тогда Кэролайн и поняла, что произошло. С помощью тех же брошюр. Но обсудить этого уже ни с кем не могла. Стоит ли удивляться, что она решила исчезнуть. Но если… Если уж Хью удалось все выяснить, тем более должен был понять это человек, приславший мне эти страницы, неразборчиво исписанные медиком‑французом.

– Хью, когда, ты говоришь, тот врач сделал последний анализ крови?

– Примерно на тридцать шестой неделе беременности.

~– Но дата, там есть точная дата?

– Подожди, сейчас посмотрю. – Я ждала, чувствуя запах своего пота. – Ох, подруга, этот мужик пишет как курица лапой. Ты там где?

– Я здесь.

– Последний анализ был сделан восемнадцатого января.

Восемнадцатого января? За день до того, как она звонила Скотту Расселу! В тот день, если верить Бельмону, она поехала в город купить подарок Августе Патрик ко дню ее рождения, после чего уже не вернулась.

– А когда должен был прийти результат анализа? – спросила я, удивившись тому, как дрожит мой голос.

– Тут больше дат нет, но думаю, в тот же день. Если предположить, конечно, что этот лекарь хоть раз в жизни воспользовался своими скудными познаниями в медицинской науке и отправил материал в лабораторию с пометкой «срочно». Не исключаю, что он уже начал кое о чем догадываться. В таком случае все зависит от того, насколько далеко от него находится лаборатория. Если бы он подсуетился, то мог получить результаты уже через пару часов.

– Значит, врач, получив результаты анализов, мог обо всем догадаться? Я имею в виду отцовство.

– Да уж, тут только до последнего кретина не дошло бы.