| Как быть тогда? Нужна новая веревка. Подайте, кто может, на новую. С отцовской шляпой в руке я хожу по домам, я бледен, как облатка, ведь в ней — кровь Иисуса. Гляньте-ка, у него тени под глазами, он слишком усердствует в рукоблудии, на соломе под лошадиным брюхом, под выменем дойной коровы или на могиле ребенка, он может заниматься этим даже в исповедальне и в ризнице или наверху за трубами церковного органа, а сосуд со спермой любит совать в дарохранительницу, и священника аж передергивает, когда он вынимает эту гадость. Аптекарша, дай мне еще чего-нибудь от теней под глазами, я не хочу, чтобы меня каждый день попрекали в онанизме. У твоих дочерей такая красивая кожа. Я учусь в восьмом классе сельской школы. А они? В какой класс гимназии они ходят? Позднее я узнал, что эта аптекарша, у которой было такое загорелое лицо, повесилась на грязной веревке. Мой лучший друг — раньше мы его звали Виннету — тоже ходит в гимназию, но как только он начал там учиться, осталось позади то время, когда он был Виннету, а я Стариной Шаттерхэндом, то есть Разящей Рукой. Правда, я им и остался, и на кулак мой лучше не нарываться, и если вы дадите мне крем для моей нежной красивой кожи, а мазь от теней под глазами не дадите, я покажу вам книжку Карла Мая, и вы убедитесь, на что способен такой кулак, он метит точно в висок — и здоровый детина падает как подкошенный, дайте мне какое-нибудь средство против бледности, по телевизору у соседей, там, где таращатся на экран голодные и оборванные дети, я видел рекламу, это дешевое снадобье, а если даже и дорогое, деньги у меня найдутся, ворованные деньги, я взял их у своей умирающей бабушки, узнав, что она при смерти, я прокрался в ее комнату, но сперва постоял на пороге, я хотел сделать ей знак, мол, привет тебе, бабуся, пришел твой вор, но не для того, чтобы украсть у тебя душу, я ведь не Бог, который прибирает к рукам все, что любит, мне нужны лишь деньги на книжку Карла Мая, сейчас я хотел бы прочесть «Наследников Виннету», ты вот со дня на день умрешь, а Виннету давно похоронен, я плакал по нему так, как уже не смогу плакать по тебе, я уж скорее обрадуюсь твоей смерти, прости меня, но я хочу жить дальше и читать «Наследников Виннету», нравится тебе это или нет, я тоже наследник Виннету, пусть даже только духовный, я не знаю, любил ли я кого-то сильнее, чем Виннету, живого и красивого в книге из плоти и крови, он сражается ради мира, он против всякой несправедливости; здесь в нашей усадьбе, в этой сельской округе я все больше сталкиваюсь с несправедливостью, и тем сильнее моя любовь к нему, бойцу за справедливость, и ясное дело — мне хочется убить того, кто разжигает огонь вражды и неправого дела, и само собой разумеется, мне нужны твои сто шиллингов, я сяду на ближайший автобус, поеду в Шпитталь и куплю «Наследников Виннету», а может, и еще какую-нибудь книгу. Я вижу морщины на лице бабушки и говорю ей, который час, хотя она и не спрашивает. Я рассказываю ей про дождь и про ветер, хотя она дышит на ладан и знать не знает, что это — метеорологические гадания с лягушачьей точки зрения, которые я позаимствовал из ежедневных радиосообщений, маленькое зеленое существо с расщепом во все рыльце карабкается по стремянке внутри стеклянной реторты и голосом радиодиктора прогнозирует последнюю зарницу моего детства, лягушка срывается, падает на дно сосуда и ломает себе крестец, она поскользнулась, дорогая бабуля, а если ты поскользнешься на гладкой иконе, пернатые ангелы моего детства вместе со Спасителем затеют философский диспут о том, есть ли на свете Бог. Если случится мне без плаща и зонтика идти по деревянному мосту, у которого нет перил, в ту пору, когда река уже покрыта льдом, и если угораздит меня заглядеться на остекленелых форелей внизу, на помощь придет, пока я не сверзился, мой инвалидный ангел-хранитель, возьмет меня под руку и переведет на другой берег. Твое похоронное платье, которое висит в ожидании своего часа, шурша на сквозняке, не внушает мне страха, деньги спрятаны не там, а в том платье, которое ты всегда надевала по воскресеньям, когда собиралась в церковь, чтобы опустить свою лепту в сумку для пожертвований, эта красная сумка прикреплена к длинному шесту, а я был усерднейшим служкой и не раз заменял заболевшего причетника, когда надо было собирать деньги, я не пропускал ни одной скамьи, и детей, естественно, ни полсловом не благодарил, я просто смотрел ребенку в лицо, когда он бросал пару грошей, ведь он, как и я, получал деньги от родителей, чтобы опустить их во вверенный мне кошель, я обходил ряд за рядом, как отец коровьи стойла, когда он еще и еще раз осматривает их хозяйским оком, прикидывая, какой доход сулит ему каждая животина, я шел дальше, подставляя кошель взрослым, и тех, которых презирал, не удостаивал благодарности, но, принимая пожертвования уважаемых мною прихожан, я все же шевелил губами: «Господь воздаст». |
