|
В доме было темно, но свет он не включал, чтобы не потревожить Тютю. Разговаривать ему не хотелось, а его постоялец Тютя просто не мог держать рот закрытым, стоило ему открыть глаза, как тут же начинался «словесный понос», как его называл Тараскин. Тютя болтал без умолку, и ладно бы еще его истории были новыми, а то ведь за столько лет совместного проживания Тараскин выучил все истории Тюти наизусть и мог свободно рассказывать их сам и ни разу не сбиться.
Накануне вечером они доели последнюю четвертуху хлеба, и из провизии к утру оставалась только похлебка в кастрюле. Тараскин знал, что не сегодня, так завтра придется добывать провизию, так как пенсию ему выплачивали в первых числах, а это означало, что дотации от государства ждать еще минимум неделю. Одевшись потеплее, он собирался прокатиться до станции и попытаться разжиться харчем у местных торговок. Тетки-торговки Тараскина жалели и частенько приносили еду специально для него. Кто-то пирожками угостит, кто-то картошкой одарит, заварочки отсыпет или сахарку – Тараскину все сгодится. Выкатив тележку на крыльцо, Тараскин поежился. Ветер завывал не на шутку, да еще и снег припорашивал, погода явно не способствовала приятному путешествию до станции. К тому же, судя по солнцу, которое еще и не собиралось вставать, ехать на станцию было рано. Подумав, Тараскин решил прошвырнуться до мусорных баков, стоящих у двухэтажных бараков. Сами бараки недавно расселили из-за внезапно обвалившейся крыши в одном из них. Дома признали непригодными для жилья, людей перебросили в новую часть поселка, которая строилась специально для работников нового завода силикатного кирпича. Кирпичный завод ввели в эксплуатацию в 1955 году, и с того времени он лишь набирал обороты, а для хороших мощностей требовалось много рабочей силы. Чтобы привлечь на завод молодежь, в Воронеже началось строительство жилья для его сотрудников, а старые бараки остались без ремонта. Из-за отсутствия жильцов мусор в баках скапливался теперь намного дольше, и что-то пригодное на продажу или для сдачи в пункты вторсырья найти в них становилось все сложнее, но баки не пустовали. Время от времени к ним заруливали грузовые машины, и водители с фабрик, заводов и продовольственных магазинов, расположенных в районе, сбрасывали сюда отходы со своих предприятий. Это не приветствовалось ни заводским начальством, ни местными властями, но особо ленивые водители, которым было лень ехать до специализированной свалки, все равно выбрасывали здесь мусор. На это и рассчитывал Тараскин в утро среды, когда катил на своей тележке к мусорным бакам. Эти баки Тараскин считал своей территорией и даже соорудил возле баков, не без помощи доброхотов-соседей, специальные приспособления, которые помогали ему дотягиваться до верха бака и выуживать приглянувшийся хлам. В это утро он вкатил тележку на деревянный помост, вооружился багром с крюком и открыл крайний бак. Старая сбитая со стен штукатурка ценности для Тараскина не представляла, и он стал разгребать багром содержимое бака. И тут он увидел руку, торчащую из горы мусора. Тараскин стал разгребать мусор больше, пока не появилась голова. Убедившись, что в мусорном контейнере лежит труп, он отбросил багор в сторону и поспешил в дом соседа, у которого, как он знал, был телефонный аппарат. – Вот и все, что мне известно, – проговорил в заключение Тараскин. – Я дождался, пока приедет патрульная машина, рассказал милиционерам о находке и свалил. Меня никто не задерживал, а оставаться добровольно рядом со жмуриком охоты у меня не было. – С тем, как ты нашел тело, мы разобрались, – выслушав Тараскина, проговорил Лобанов. – А как насчет того, что тебе показалось подозрительным? – Ничего подозрительного я не видел, – ответил мужчина. – Утро как утро. У баков никого не было, но там никогда никого не бывает в такую рань. |
