— Они не дошли, — сказал мне старатель.

— Куда не дошли? — попробовал уточнить я.

— Никуда не дошли, — ответил он мне.

— Что с ними? — не отставал я.

— Ничего, — ответил мне старатель, — их нет.

— Как нет?

— Вот так, — ответил он мне. И посмотрел сквозь меня — пустыми глазами…

Обед в меня не пошел, я притронулся только к компоту. Компот оказался сладким, в нем плавали набухшие виноградины. Я выпил один стакан, а потом выпил еще два, — закусывая черным хлебом.

Начинающие старатели не заметили убыли в своих рядах. Это их не волновало, — каждый из них жил в собственном превосходном мире, где до таких мелочей трудно было опуститься.

Нам скомандовали:

— Вторая бригада на выход!

Многие так и не вспомнили, что они — вторая бригада.

Так что бригадиру пришлось за шкирку подтаскивать старателей к выходу, чтобы они собрались вместе.

— Будем идти, в снег не заваливаться, он холодный, — сказал нам бригадир. — Кто станет отставать, того буду бить… Трогай.

И мы вышли на улицу… Со вчерашнего дня погода не изменилась.

Нас тоже было восемь человек. Семь новеньких и один старожил.

Воздух матово светился голубоватым светом дня, немного мело, — под ногами снежинки крутились, заметая наши неглубокие следы.

Дорога в нужном направлении была расчищена, слева и справа от нее застыли высохшие на зиму деревья.

Приятно было идти по этой дороге, и чувствовать лицом холод.

Я, наверное, перегорел, потому что ровным счетом ничего не ощущал. Кроме чего-то сиюминутного, — холода, скрипа под ногами, белизны кругом, своего дыхания, и здоровой дырки в десне, вместо одного из зубов.

Два разных мужика во мне, — которые иногда удивлялись, уставившись друг на друга, — собрались в одного, и это получилось интереснейшее сочетание. Будто бы, став одним целым, меня уже нельзя стало ничем удивить. Будто бы, я мог в этом состоянии натворить такое, что и сам сейчас не мог вообразить. Выполнить восемь трудовых норм за один рабочий день.

Но ничему бы не удивился.

Бывает, наверное, такое состояние духа, когда кажется, что можешь все…

Вниз мы спускались долго. На самом деле, это была шахта. Я никогда не был в шахтах, но представлял, благодаря телевизионному образованию, что это такое… Клеть, скрепя своими тросами, дергаясь и, чем-то щелкая, валилась вниз. Сквозь ее решетки проплывали, оставаясь вверху, затянутые грязными стеклами фонари.

Бригадир сидел на ящике, опершись подбородком о ствол автомата, и от скуки что-то напевал себе под нос. Бригада стояла рядом, — безучастная ко всему.

Еще одно бомбоубежище. Прямо, последнее время, напасть на эти бомбоубежища. Никуда от них не деться.

Но скоро, скоро…

Внизу нас ждал поезд. В нем было три игрушечных вагона без крыши, но в каждом из них были стены, а в них окна и дверцы. Поезд был выкрашен в приятный зеленый цвет, и в первом вагоне сиденья были кожаными.

Но нам предложили размещаться во втором, где сидеть пришлось на железных лавках.

Вокруг были всякие своды, на потолках горели домашние люстры. Пол, от лифта до поезда, был выложен мраморными плитами, и перрон тоже был весь мраморным.

Вообще, подземелье не производило мрачного впечатления, — от него несло каким-то маразмом… Люстры эти, мрамор, — и сырая природная чернота, уходящих в стороны тоннелей. Не того, куда шли рельсы поезда, — других.

Одно как-то не сочеталось с другим. Чувствовалось, поработала здесь мысль не специалиста по интерьерам, а чье-то воспаленное воображение.