|
– Или типа того…» Демид высказал предположение, что это – Пушкин. Босой ответил ему, принужденно зарифмовав «Пушкин» с нецензурным словообразованием. Может, это Лермонтов, сказал на это Суржик. Босой открыл рот, чтобы нецензурно зарифмовать слово «Лермонтов», но его перебил Толик:
– Тихо! Все затихли. Кассета продолжала издавать громкое шипение, сквозь которое, наконец, начали прорываться голоса. – Добрый вечер. Дядя Коля велел передать вам привет… – Добрый. От хорошего человека хорошие вести слышать всегда приятно. Пивняк скривился. Это неинтересно. – Меня зовут Курт. Для русского языка и уха это привычно. Можете называть меня дядя Курт… Как поживает дядя Коля? – Что это за тягомотина? – обиженно спросил Демид. – Где же музыка? Мотани маленько вперед… Толик щелкнул клавишей. – А у Нины Степановны как с давлением? – Да сейчас вроде нормально, не жалуется… – Фигня какая-то, – Демид встал, привычно надел наушники и начал выламывать оставшийся подоконник. Толик прокрутил еще. – Ведь красивая жизнь нравится девушкам… кто тебя научил этому?.. Дядя Коля, дядя Коля. А деньги кто тебе давал? Кто чудесный отпуск с Варенькой в Сочи оплатил? Тоже дядя Коля! Суржик насторожился. Раз заговорили о девушках, то быстро могли перейти к откровенной порнухе. Но ничего подобного не последовало. – …не надо зацикливаться на деньгах. Это важная часть жизни, но не главная. А главное – это дружба, человеческие отношения и взаимная поддержка… – Знаем мы всю эту матату! – буркнул Суржик. – Что там дальше-то? Толик проматывал кассету все дальше. Там шли семейные разборки вокруг бабла. Брату нужны деньги, у дяди их нет, надо продавать дачу, правда, кто-то должен ему отдать, но у того тоже нет. В общем, картина знакомая, но никому не интересная. – Радиопостановка какая-то, – сказал Босой. – Типа «Вишневый сад»… – Почему «Вишневый сад»?.. – спросил Демид. Босой пожал плечами и взялся за свой гвоздодер. – Да раз в наряде стоял и слышал по радио… Чуть не помер со скуки, но там делать все равно нечего было… – Тихо вы, – повторил Толик. Он нажал «стоп» и достал кассету. Поддел гвоздем пленку, вытащил наружу коричневый целлулоидный локон, посмотрел на свет. – Порошок осыпался, – сказал он. – Светится вся. Сколько же она пролежала здесь? – Да выбрось ты это… – в сердцах крякнул Босой и поднялся на ноги. На него тут же зашипел Суржик, которому было лень строить капитализм в такую жару. Но Босой все равно вернулся к своему занятию и принялся яростно срывать остатки паркета. Там хоть найти что-нибудь можно… Толик продолжал возиться с пленкой, но бригада окончательно потеряла интерес к записи и от нечего делать снова взялась за работу. Только Суржик еще держался, делая вид, что слушает, и смолил сигарету за сигаретой – но потом Босой рявкнул на него, типа все работают, а ты чего расселся. И Суржик, огрызнувшись для порядка, пошел работать, как все. Толик поставил кассету стороной «Б», промотал вперед. – …бойлерная… запирают на ключ, смотри… лестницей… он выглядит… сумка. Конечно, пленка сохранилась плохо. Толик даже не сразу понял, что разговаривают не два мужика. Низкий сильный голос иногда вдруг переходил в тенорок, чуть не срывался в фальцет, причем переходил там, где интонационно это никак не оправданно. |
