Дошла очередь и до Рокоссовского. Привожу стенограмму выступления целиком, без изъятий:

«Товарищи члены Центрального Комитета! Мне второй раз уже приходится присутствовать при разборе дела, касающегося тов. Жукова: первый раз — после окончания войны, еще при жизни Сталина, и сейчас второй раз. Первый раз мы выступали все, в том числе и я, давая совершенно объективную оценку тов. Жукову, указывая его и положительные и отрицательные стороны, — выступали тт. Конев, Соколовский и многие другие. Тов. Жукову было дано соответствующее взыскание. Его выступление тогда было несколько лучше, чем сейчас, оно было короче, но он тогда прямо признал, что да, действительно, за мной были такие ошибки, я зазнался, у меня есть известная доля тщеславия и честолюбия, и дал слово, что исправит эти ошибки. После соответствующего наказания он командовал Одесским, Уральским округами. Казалось бы, что достаточно сильный был урок для того, чтобы тов. Жуков понял, что шутить такими вопросами, ставить себя выше партии — нельзя.

Он является таким же членом партии, как и мы, которые должны выполнять все решения партии. Сейчас мы столкнулись опять с таким же вопросом. Причем я должен оговориться, что основным недостатком тов. Жукова во время войны (у него были и положительные качества) была грубость, грубость, заключающаяся не только в том, что он мог оскорбить человека, нанести ему оскорбление, унизить. Управление Западного фронта в то время иначе и не называли, как матерным управлением. Вместо того чтобы старший начальник в разговоре с подчинёнными спокойным, уверенным голосом подбодрил, поддержал, мы слышали сплошной мат и ругань с угрозой расстрела.

Такой эпизод был под Москвой, когда я находился непосредственно на фронте, где свистели пули и рвались снаряды. В это время вызвал меня к ВЧ Жуков и начал ругать самой отборной бранью, почему войска отошли на один километр, угрожал мне расстрелом. Я ответил, что нахожусь непосредственно на фронте, свистят пули, рвутся снаряды, смерти не боюсь, может быть, через час я буду убит, поэтому я прошу разобраться объективно. Совершенно иной разговор у меня был с товарищем Сталиным. Тяжёлый момент под Москвой, меня вызвали к ВЧ для разговора со Сталиным. Я предполагал, что меня, как командующего 16 армией, будут ругать, и считал, что со стороны Сталина будет такая же брань, немедленно снимут с работы и расстреляют. Но до сих пор у меня сохранилось тёплое, хорошее воспоминание об этом разговоре. Товарищ Сталин спокойно, не торопясь просил доложить обстановку. Я начал рассказывать детально, но он меня оборвал и сказал — не нужно, вы командующий фронтом, и я вам верю. Тяжело вам, мы поможем. Это был разговор полководца, человека, который сам учитывает обстановку, в которой мы находились.

Товарищи, я семь лет был оторван от Советской Армии, правда, я старался следить за жизнью Советской Армии, но непосредственного участия в работе Советской Армии не принимал. Волей партии я был послан в Польшу, выполняя указания и директивы партии. Вернувшись оттуда, мне казалось, что обстановка в армии изменилась. Если были ошибки примерно до 1949 года, то мне казалось, что с 1949 года до 1956 года, конечно, армия выросла, отношения значительно изменились. Но какую картину я встретил в армии?

Прежде всего, я должен сказать о том, что решение партии, решение Президиума Центрального Комитета в отношении тов. Жукова и решение об оживлении работы партийных организаций в армии являются абсолютно правильными. Я полностью к этому присоединяюсь.

Я прошу извинить меня: я оратор не особенно хороший, очень волнуюсь, когда выступаю, тем более в такой аудитории, где мне приходится первый раз выступать.

Говоря о правильности решения в отношении человека, который не выполнил волю партии, нарушил указания партии, подвёл, по сути дела, партию и нас, я скажу, что я также считаю себя в известной степени виновным.