– По какому поводу мы выражали ей сочувствие?
– Муж.
– А, ну тогда все в порядке. Я не перестаралась.
– Брат приехал побыть с ней.
– Но он, конечно, не садовник, я полагаю.
Верити поставила чайник и уставилась на нее.
– Ты не поверишь, – сказала она, – но мне кажется, я слышала, как кто то – миссис Джим, что ли, – говорила, что он как раз садовник. Да, я уверена. Садовник.
– Вот это да! Интересно, насколько хороший. Господи, какой это будет удар по самолюбию Макбрайда. Как ты думаешь, уместно ли сейчас взяться за миссис Блэк? Просто чтобы выяснить.
– Ну…
– Дорогая, ты меня знаешь. Я буду сама тактичность.
– Не сомневаюсь, – сказала Верити.
Она проводила взглядом миссис Фостер, решительно пробивавшуюся сквозь толпу. Столовая была слишком просторной, чтобы хоть что то из ее слов можно было услышать, но Верити без труда догадалась, что миссис Фостер осы́пала комплиментами викария – весьма симпатичного мужчину – и перекинулась добродушными шутками с односельчанами. Затем она стала пробираться к миссис Блэк, которая скорбно сидела на стуле в дальнем конце комнаты. Пухлые кисти миссис Фостер безвольно свисали с запястий, а прическа из розовых волос колыхалась туда сюда.
Верити увлеченно следила за встречей и последовательной сменой выражения лиц: глубочайшее сострадание, расширенные от удивления фарфорово голубые глаза, сочувственное покачивание головой, и наконец обе дамы удалились из столовой, несомненно отправившись в будуар Сибил. А вот теперь, подумала Верити, она возьмется за дело всерьез.
Внезапно она почувствовала, что за ней самой наблюдают.
Миссис Джим Джоббин смотрела на нее с таким оживленно приветливым выражением лица, что Верити захотелось ей подмигнуть. Ей вдруг пришло в голову, что из всей присутствовавшей компании сельчан – местной знати, обывателей, торговцев, – живущей в соответствии с вековыми классовыми традициями, – именно миссис Джим вызывала у нее наибольшее и подлинное уважение.
Налив себе чашку чаю, Верити, поскольку именно этого от нее и ждали, начала расхаживать по столовой, присоединяясь то к одному, то к другому разговору. По натуре она была женщиной застенчивой, но работа в театре научила ее справляться с этой особенностью характера. Более того, она почувствовала интерес к людям.
«Мисс Престон, – сказал ей мистер Николас Маркос во время их первой и единственной встречи, – мне кажется, что вы рассматриваете нас как сырой материал». И стрельнул на нее своими черными глазами. Хотя это замечание было вариацией идиотского «только не вставляйте меня в свою пьесу», оно не вызвало у нее привычного раздражения. На самом деле Верити в то время и впрямь обдумывала идею состряпать черную комедию из верхне квинтернских «ингредиентов».
Она подошла к французскому окну, из которого открывался вид на лужайки, тропинки, розарии и очаровательную дальнюю панораму кентской части Уилда .
Стоя поодаль от остальных, она пила чай и с удовольствием взирала на перспективу за окном. Ей пришло в голову, что английский пейзаж как никакой другой окрашен в геральдические цвета собственной истории. «Именно там, – подумала она, – земля, камень, деревья, трава, каждый слой дерна, каждый листик, каждый стебелек будут незыблемо оставаться сами собой – пока не рассыпятся прахом. Для этого что тростник, что дуб – все едино». Она нашла такую мысль утешительной.
Переведя взгляд с дальней перспективы на передний план, она увидела человеческий зад, возвышавшийся над живой самшитовой изгородью розария.
Эти брюки невозможно было не узнать: из грубого сукна, бесформенные, землистые, пожалованные кем то или купленные на какой нибудь давно забытой дешевой распродаже подержанных вещей. |