– Я попрошу, господа, купить немедленно в аптеке бутылочку глицерина, а у стекольщика надобно раздобыть два стекла, размерами с этот лист, – вежливо и одновременно настойчиво обратился к присутствующим присяжный поверенный окружного суда.

Поскольку аптека была совсем рядом, а куски стекла нашлись у дворника, то уже через несколько минут съедаемые любопытством полицейские молча наблюдали занимательную картину: расположенные на бумаге обрывки сгоревшего документа были аккуратно смочены из маленького пузырька раствором глицерина и в определенной последовательности переложены на прозрачную поверхность и накрыты вторым стеклом. Для надежности оба прозрачных прямоугольника адвокат перемотал крест-накрест крепкой бечевой.

Подняв к свету соединенные вместе пластины, Ардашев начал читать, делая паузы в местах, где буквы отсутствовали:

– Хочу обратить ваше внимание, господа, и на тот факт, что Фрол Евсеевич затопил печи вчера во всех трех комнатах, в том числе и в столовой, однако форточка там осталась открытой, хотя всем известно, что после растопки все фрамуги обязательно закрываются, чтобы зря не выстуживать помещение. Вполне понятно, что преступник открыл или оставил ее открытой, с тем, чтобы криком о помощи заманить легковерного простачка в открытую дверь кабинета, каждый день проходящего мимо окон в одно и то же время. По той же причине «забыли» затворить и ставни этого окна, тогда как ставни кабинета, выходящего во двор, плотно заперли снаружи. Ну, а смертельный удар был нанесен сзади сверху вниз в левую часть груди, в момент, когда жертва склонилась над столом, читая через лорнет письмо. В предсмертной судороге умирающий выбросил лорнет, зацепил им чернильницу, и ее содержимое растеклась по листку бумаги. Теперь, чтобы не испачкаться, залитое письмо оставалось только сжечь. Кстати, пыль в кабинете протерли вчера, поэтому сегодня протирать там было нечего. Я проверил это носовым платком, который после моих опытов остался девственно чист. Опять же и нежный аромат духов, который почувствовал наблюдательный юноша, до сих пор источает благоухание, и не только в комнате… Ну, и последний вопрос: есть ли у вас, господа, предположения относительно личности предполагаемой злоумышленницы, якобы собиравшейся протирать пыль в кабинете покойного, обронившей в камине шпильку, пользующейся тонкими французскими духами, к тому же прибывшей в наш замечательный город из Одессы? – закончил монолог вопросом Клим Пантелеевич.

– А чего тут думать, тут и так все ясно, – листая паспорт горничной, невозмутимо заключил Поляничко и, глядя ей в лицо, с притворным состраданием, «по-свойски» предложил: – Давай, сердешная, покайся.

Девушка разрыдалась. Из торопливых и сбивчивых слов стало ясно, какую трагедию пришлось пережить Веронике Лошкаревой после смерти матери. Ее, тринадцатилетнюю гимназистку, насильно отдали в портовый публичный дом и годами калечили душу. Миллионы раз она прочитывала предсмертное письмо матери и клялась найти и отомстить человеку, по чьей вине на ее долю выпали столь тяжкие страдания. После смерти матери он покинул Одессу, и его след затерялся.

В конце прошлого года, как раз на Рождество, один морячок влюбился в нее и подарил купленный в Марселе флакон духов «Jicky» от парфюмерного дома Герлен и памятный нож с острова Корсика. Она клялась, что бросит бордель и обязательно дождется его. Но на следующий день он ушел в плавание и больше не вернулся.

Случайно, в местной газете на глаза ей попалась статья о Ставропольском театре, а внизу помещалась фотография антрепренера Якова Веселухина, того самого. Она нашла его в Ставрополе. Устроилась горничной и считала дни до наступления долгожданной даты, когда свершится возмездие. Все точно рассчитала. А то, что пострадает безвинный, ее уже не беспокоило, ведь она мстила не только Веселухину, а всему мужскому сообществу, которое презирала целиком и полностью – от наглых гимназистов до болезненно потных, вечно пыхтящих пожилых скряг.