Сердечность, сквозившая в его голосе, была несколько преувеличенной, но грань, что отделяет любезность от фамильярности, Ламберт не переходил. К тому же по крайней мере в одном Кейт была с ним полностью согласна: провести этот вечер в одиночестве было бы просто невыносимо. Но как быть со звонком Люсиана? Впрочем, ответ на этот вопрос напрашивался сам собой: если Люсиан не позвонит до восьми часов, значит, он очень занят и не слишком жаждет встречи.

— Договорились, — медленно сказала она.

— Ну и прекрасно! — Голос Джонни был исполнен энтузиазма. — Встречаемся здесь в восемь, ну а если у вас не получится, что ж, тогда увидимся завтра утром в самолете.

Известное Джонни Ламберту примечательное местечко оказалось настолько неожиданным, что Кейт на время позабыла и о Франческе, и о Люсиане, так и не давшем о себе знать.

Джонни Ламберт, в отличие от Люсиана, не обладал ни примечательной внешностью, ни интригующей угрюмостью, но он был мил, любезен и весел. Его чрезвычайно позабавила реакция Кейт, когда такси остановилось у ночного клуба, процветающего в средневековом подземелье. Вниз вела крутая винтовая лестница, по стертым ступеням которой прежде спускалась куда менее состоятельная и беззаботная публика; почерневший от времени низкий сводчатый потолок подземелья наводил на мысли о клаустрофобии. Мягким и бесстрастным голосом Джонни принялся рассказывать, что некогда в этом подземелье заживо хоронили обреченных на смерть. Несчастные погибали либо от голода, либо от болезней, либо камеры заполняли водой и узники тонули. Криков жертв не слышал никто, кроме стражников, изредка швырявших вниз пищу, да товарищей по несчастью. Но если призраки бедолаг и продолжают маяться в этих стенах, то обстановка несколько изменилась — приглушенный свет, клубы сигаретного дыма и звуки рояля, за которым восседала белесая особа с лошадиными зубами. Время от времени на небольшой сцене появлялся человек и затягивал нечто чрезвычайно заунывное. У него было удивительно гладкое, словно восковое, лицо и холодный взгляд разочарованного Пьеро. Исполнив несколько песен, он одарил публику надменным поклоном и удалился. На сцену выплыла весьма основательная дама, облаченная в декольтированное бархатное платье. Она энергично трясла головой, взметая вихрь волос цвета воронова крыла, закатывала водянисто-голубые глаза и кокетливо улыбалась. В паузах между этими упражнениями декольтированная дама издавала замысловатые трели.

— Ну и как вам здесь? — спросил Джонни, наклонившись к Кейт.

— Трудно сказать. — Девушка обвела взглядом низкий потолок, утыканный зловещего вида крючьями, за которые, должно быть, некогда в отчаянии цеплялись чьи-то пальцы. — Я думаю о прошлом.

— У вас доброе сердце, Кейт. Но с тех времен немало воды утекло. Мертвые не возвращаются, так уж устроен мир. Что будем есть и пить? Заказать вам что-нибудь?

— Да, пожалуйста. Тут довольно весело. Но место какое-то странное.

Сладкоголосую мадам сменило трио, и под сводами подземелья зазвучали старинные французские песни. "Sur le pont d'Avignon", "Frere Jacques". Кейт тихонько подпевала, ей наконец удалось расслабиться. Джонни, который и в самом деле был крайне любезен, наклонился к спутнице и прошептал:

— Вот так-то лучше. Теперь вы выглядите куда счастливее. Вы перестали беспокоиться о девочке?

— Думаю, да. Полагаю, с Франческой все в порядке. Как только вернусь в Лондон, отошлю ей куклу и выкину все из головы.

— Расскажите поподробнее, как все произошло.

Кейт заметила, что ее бокал снова полон. От вина и чарующей музыки, дыма и стремительного мелькания юбок танцорш слегка кружилась голова. Но тревожное ожидание все еще тлело в глубине души.