– Послушай, почтенный, – заговорил он елейным голосом, – есть у меня к тебе маленькое предложеньице… Хотел бы ты получить пятьдесят монет? Золотых, конечно.

– Пятьдесят золотых! – вскричал оборванец. – Да у меня таких денег за всю жизнь не было! А за что?

– За все подаяния, кои ты получишь до третьего утра, считая от нынешнего.

Ши принялся яростно чесаться под своими обносками. При этом вращал зрачками и поводил своей крысиной мордочкой, словно к чемуто принюхиваясь.

– Что-то тут нечисто, уважаемый, – сказал он наконец. – Что это ты задумал?

– Да какая тебе разница, – рассердился ювелир, – ему золото предлагают, а он нос воротит!

– Правильно ворочу, – Ши подозрительно оглянулся по сторонам. Сулили мышке сыр, да нос-то мышеловкой и прищемили…

– Сто золотых! – прошипел Агизар.

– Нету на то моего согласия.

– Двести!

Так они торговались довольно долго и дошли уже до тысячи, когда ювелиру пришло в голову, что надо пуститься на хитрость, чтобы уломать строптивого нищего.

– Ладно, – сказал он, – открою тебе тайну. Был я вчера у некоего гадальщика, и сей гадальщик поведал мне, что в течении трех дней оборванцу по имени Ши Шелам попадет в шапку некая редкая стигийская монета. Деньга сия медная и для тебя интереса не представляет. Я же собираю разные редкости, монета может стать украшением мой коллекции.

– Чего украшения? – спросил Ши.

– Тьфу! – осерчал снова ювелир. – Ну и глуп ты, как я погляжу. Последний раз предлагаю: две тысячи.

– Нашел дурака, – сказал Ши и принялся за баранью ногу, принесенную подавальщиком, – да может эта монета в десять раз больше стоит!

Агизар уламывал его до самого вечера. Они побывали в трех духанах, Шелам выпил четыре кувшина кислого вина, съел помимо бараньей ноги цыпленка и пару дюжин пирожков с капустой и творогом, осоловел, опьянел, но держался непреклонно. Ювелир, поражаясь вместительности его утробы и проклиная мысленно ослиное упрямство оборванца, порожденное, несомненно, крайней глупостью, повышал сумму и сам не заметил, как добрался до половины той, которая причиталась нищему от щедрот призрака.

– Ладно, – сказал тогда Ши, едва ворочая языком, – утомил ты меня, старик. Согласен. Пошли за твоим золотом…

Сердце ювелира обливалось кровью, когда подавал он нищему увесистый мешок, хотя и расставался с ним, как надеялся, ненадолго.

– Ты должен дать мне расписку, – сказал он, доставая заранее приготовленный пергамент. – Вот, тут написано: «Я, Ши Шелам из Шадизара, обязуюсь и клянусь Митрой Всеблагим, отдать Агизару с Алмазной улицы все, что подано мне щедротами кого бы то ни было, начиная от утра Хассана Мельника и считая до третьего утра включительно.»

– Читать я не умею, но тебе верю, – молвил на то оборванец, – ты, видать, человек честный, хоть и дурак, коли платишь целое состояние за какую-то медную монету…

С этими словами он обмакнул палец в сок чернильного дерева, приложил его к расписке, потом свистнул и, погрузив мешок в тут же появившуюся невесть откуда повозку, исчез вместе с золотом. Оставалось надеяться, что он не ударится сдуру в бега, ну да от великого Ишшима не скроешься! Через две ночи отведет его маг в дом у восточный стены, чтобы призрак мог исполнить свою клятву и вручить глупому оборванцу сокровища, с которыми этому ничтожеству предстоит тут же расстаться. Согласно расписочке. Все вернет проклятый замухрышка, включая его, агизарово золото, ибо подано оно в оговоренный распиской срок, на что и свидетели найдутся.