Хью ухмыльнулся:

– Ну, старина, признаться, на сей раз ты меня и впрямь удивил! Какие же, интересно, меры ты принял? Ведь надо было как-то объяснить смерть монаха да еще и умаслить приора Роберта…

– Ну, что до приора Роберта, то он, скажу тебе, вовсе не такой умник, каким себя мнит, ну а погибший монах сам мне помог. Он то и дело пересказывал нам послания святой: верно, полагал, что эдак и сам сподобится ореола святости. Как-то раз он поведал нам, будто святая желает, чтобы убитого валлийца погребли в оставленной ею могиле. А в другой раз он в экстазе молился Святой Уинифред о дозволении навеки распроститься с бренной плотью и живым вознестись в обитель вечного блаженства. Вот мы и оказали ему это маленькую услугу. Он отправился в часовню на старом кладбище на ночное бдение, а поутру, когда оно завершилось, брат этот непостижимым образом исчез. У его молитвенной скамеечки лежали лишь ряса да сандалии, в часовне царил аромат благоухающих цветов боярышника. Все выглядело так, будто небеса откликнулись на его мольбу. Во всяком случае, приор Роберт в это поверил. Искать пропавшего брата не стали, да и зачем? Не будет же благочестивый бенедиктинский монах носиться ночью по валлийским лесам в чем мать родила.

– Если я правильно тебя понял, - осторожно проговорил Хью, - там покоится вовсе не… Ну и ну, выходит, рака не была запечатана? - Черные брови Берингара поползли вверх, хотя в голосе особого изумления не слышалось.

– Ну… - Кадфаэль смущенно потер свой загорелый мясистый нос. - По правде сказать, запечатана она была, но ведь существуют способы незаметно удалить печати, а потом приладить их на место как ни в чем не бывало. Я некогда знавал, как это делается, да признаться, и по сей день не забыл. Может, это умение и не из тех, какими стоит гордиться, но тогда оно мне здорово пригодилось.

– И ты снова положил святую в ее собственную могилу - туда, где уже лежал тот валлиец, ее заступник?

– Он был достойным человеком и выступал в защиту святой до последнего часа. Она не пожалела бы ему места в своей могиле. И мне всегда казалось, - доверительно промолвил Кадфаэль, - что она была довольна тем, как мы поступили. С тех пор она е раз являла свое могущество, совершив в Гвитерине множество великих чудес, - а разве стала бы она их творить, будучи обиженной? Однако меня слегка беспокоит то, что она не ниспослала нам какого-нибудь знамения, свидетельствующего о ее расположении и покровительстве. Это донельзя обрадовало бы приора Роберта и успокоило мою душу. Правда, чудеса у нас, конечно, бывали, но не гвитеринским чета - все какие-то мелкие да сомнительные. Их нельзя однозначно расценить как знак ее милости. А что, ежели я все-таки разгневал ее? Ну ладно я - я-то знаю, кто покоится на алтаре, и коли поступил неправильно - да простит меня Бог. Но как быть с теми, кто в неведении приходят к этому алтарю с мольбой и надеждой? Неужто их чаяния тщетны - и все из-за меня?

– Сдается мне, - сочувственно промолвил Хью, - что брату Марку стоило бы поторопиться с принятием сана, чтобы освободить тебя от бремени. Если только, - добавил он с лукавой улыбкой, - сама Святая Уинифред не сжалится и не пошлет тебе знамение.

– Сколько я об этом ни думаю, - размышлял вслух Кадфаэль, - вижу, что лучшего выхода тогда не было. А такой результат устроил всех и там, в Гвитерине, и здесь, в аббатстве. Молодые получили возможность сыграть свадьбу и зажить счастливо, селение не лишилось своей святой, а она - своих паломников. Роберт получил что хотел или считает, что получил, а это в конечном счете одно и то же. А Шрусберийское аббатство обрело громкую славу, и теперь устраивает праздник, рассчитывая на толпы паломников и немалые барыши.