— Сорок футов, сорок футов! Мы пробились!

— Так-то вот, — мягко проговорил Свенсон. — Все, что нам было нужно, — немного упорства.

Я взглянул на этого коренастого человека с довольной улыбкой на лице и в который раз задался одним и тем же вопросом: отчего наш мир устроен так, что люди с железными нервами не часто балуют своим взглядом других.

Усмирив свою гордыню, я достал из кармана носовой платок, вытер лицо и спросил Свенсона:

— И так всегда при всплытии?

— К счастью, нет, — улыбнулся в ответ капитан и, обращаясь к офицеру за пультом, сказал: — Пришвартовались, кажется, надежно. Надо бы проверить.

Воздух продолжал нагнетаться в цистерны еще в течение нескольких секунд, затем офицер, управлявший всплытием, сказал:

— Теперь-то уж не сдвинется ни на дюйм, капитан

— Поднять перископ!

Снова длинная блестящая труба со свистом поползла из колодца вверх. Свенсон даже не потрудился опустить ручки у перископа. Быстро взглянув в окуляр, он снова выпрямился.

— Опустить перископ!

— Наверху небось чертовски холодно? — спросил Хансен.

Свенсон кивнул:

— Даже линзы заморозило. Ни черта не видно.

Повернувшись к офицеру за пультом, он спросил:

— По-прежнему на сорока?

— Так точно. И запаса плавучести больше, чем достаточно.

— Вот и чудесно, — откликнулся Свенсон и, взглянув на старшину, проходившего мимо в плотной овчинной куртке, спросил: — Как насчет глотка свежего воздуха, Эллис?

— Сейчас, сэр, — ответил Эллис, застегивая куртку, и прибавил:

— Может, понадобится какое-то время.

— Не думаю, — сказал Свенсон. — Хотя, конечно, не исключено, что мостик и люки завалило льдом… Впрочем, вряд ли. Лед был настолько тяжелый, что, должно быть, распался на огромные куски. Они наверняка свалились с мостика.

Я почувствовал, как от внезапной перемены давления у меня засвистело в ушах, — один из люков открылся и захлопнулся снова. Потом вдалеке что-то опять заскрежетало — открылся второй люк; из переговорной трубы донесся голос Эллиса:

— Наверху все чисто.

— Поднять антенну! — приказал Свенсон. — Джон, пусть радисты приступают и передают до тех пор, пока пальцы не отсохнут. Мы будем здесь торчать, пока не поймаем «Зебру».

— Если там кто-то еще остался в живых, — сделал оговорку я.

— Разумеется, — сказал Свенсон, так и не удостоив меня взглядом. — Это уж как получится.

IV

Я подумал, что именно такое, леденящее душу и сердце представление о смерти в этом суровом мире было у наших далеких северных предков: когда с последним вздохом в них медленно угасала жизнь, их помутившийся разум неотступно преследовало страшное видение кромешного белого царства ада — вечного холода. Но древним было проще — они лишь представляли себе подобные ужасы, а мы испытали их на собственной шкуре, так что у меня даже не возникало никаких сомнений насчет того, кому из нас было легче — нам или нашим предкам. Последнее бытующее на Западе представление об аде выглядит даже несколько утешительным, по крайней мере, потому, что там гораздо теплее.

Я думаю, вряд ли кто-нибудь ощущал бы себя в тепле на мостике «Дельфина», где мы с Роулингсом простояли целых полчаса, медленно превращаясь в ледышки. И только я один был виноват в том, что наши зубы стучали, как отбивавшие шальной ритм кастаньеты. Через полчаса после того, как наши радисты вышли в эфир на волне дрейфующей полярной станции «Зебра» и в ответ не донеслось ни одного даже слабого сигнала, подтверждающего прием, я высказал капитану Свенсону предположение, что, вполне возможно, «Зебра» нас слышит, но ответить не может, потому, как у ее передатчика не хватает мощности, и полярники наверняка попробуют подтвердить прием наших сигналов каким-то другим способом.