Затем девушки принесли накидку из прозрачного розового самаркандского шелка и надели на нее. Покрывало более темного оттенка опустили ей на лицо. Джулия посмотрела на себя, осознав, что ее тело ясно видно сквозь шелк. Хотя это одеяние было несомненно приятнее, чем корабельная роба, она не могла поверить, что это — обычная одежда женщин турецкой империи. Ведь даже нумидийские девушки выглядели более пристойно. Однако нельзя было отрицать разумность их выбора: розовый шелк хорошо сочетался с ее естественными цветами, через его воздушные складки кожа Джулии мерцала, словно живой мрамор, розовые соски казались рубиновыми, а синяков почти не, было видно. Разумеется, будущее больше не-было для нее загадочным, но теперь у нее родилось подозрение, что это произойдет публично. Она не ожидала такого скорого развития событий, несмотря на слова врача Измаила: «Если тебя выберут…» Араб объяснил ей, что, возможно, ее будет осматривать представитель шаха, чтобы выяснить, подходит ли она для гарема. Это считалось большой честью, но вряд ли можно рассчитывать на нее. Гарем давно уже не пополнялся: дей был пожилым правителем и в последнее время все чаще обращался к радостям ума. Однако упорно носились слухи об указе, обязывающем всех работорговцев изыскивать для дворца необычайно красивых женщин. Если ее не выберут, она попадет к работорговцу, который предоставит возможность ее осмотра более широкому кругу клиентов. В Алжире насчитывалось свыше пяти тысяч домов, принадлежащих мужчинам, ищущим новизны и разнообразия в постели», пять тысяч тюрем, готовых поглотить ее. Ирония заключалась в том, что, хотя все пять тысяч могли свободно глазеть на ее тело, ни один не мог видеть ее лица без покрывала, кроме работорговцев и человека, который ее купит. Сколько раз ей придется демонстрировать себя, пока ее наконец купят? Сколько непристойностей придется выслушать и испытать?

Девушки-рабыни уложили складки ее одеяния так тщательно, словно с нее должны были писать портрет, затем склонились в глубоком поклоне, который, естественно, адресовался не Джулии, а ширме, стоявшей у стены как раз перед ней. Острый слух молодой женщины уловил приглушенный шепот; кто-то наблюдал за ней оттуда. Смириться с этой мыслью было нетрудно, но ей вдруг захотелось убежать и спрятаться. Только сжав зубы, усилие воли она с трудом подавила этот импульс. Джулия поняла, что за ширмой находились два человека, так как слышала вопросы и ответы. Они обсуждают ее, словно телку или кобылу, выставленную на продажу, невольно с отвращением подумала она. Джулия почти не сомневалась, что один из них — арабский врач, другой голос принадлежал незнакомцу, привыкшему повелевать.

— Повернись.

Она повиновалась, как во сне, без всякой грации и желания понравиться.

— Ты что-нибудь умеешь?

Джулия задумалась.

— Что именно, эфенди? — спросила она наконец. — Я могу многое.

— Умеешь ли ты петь или играть на цимбалах?

— У меня обычный голос, и я никогда не играла на цимбалах, но умею играть на фортепиано.

— А твои остальные умения, какие из них пригодны, чтобы развлечь мужчину, уставшего от забот? — спросил голос.

— Я умею ездить верхом и стрелять…

— Бесполезно, даже если это не пустая похвальба, за которую ты заслуживаешь наказания.

Джулия порылась в памяти, затем, облизнув губы, сказала:

— Я умею играть в азартные игры и часто играла в шахматы с отцом, когда он был жив.

— Ты танцуешь?

— Ну да, — начала Джулия, потом поняла, что человек по ту сторону ширмы вряд ли имел в виду танцы, исполняемые западными женщинами на балах.

— Вот это в твою пользу.

Второй человек за ширмой что-то пробормотал, и первый снова спросил:

— Говорят, ты знакома со знаменитым Наполеоном Бонапартом и носишь его эмблему.